– Твое желание может исполниться, – говорю я, легонько подтягивая торт к Пенелопе.

Она трясет головой и растягивает рот в улыбке от уха до уха.

– Я загадаю желание в следующем году.

Пока небольшие свечи в бело-голубую полоску окончательно не растаяли, я глубоко

вздыхаю и загадываю.

Я мечтаю, что бы Пен никогда не носила своих солнцезащитных очков рядом со мной.

Свечи не могут устоять под напором моего желания. Когда гаснут все тринадцать свечей,

мы остаемся в темноте, начинает потягивать дымом и мистер Файнел говорит.

– Не могу поверить, что ты загадал это желание, парень.

Сентябрь и октябрь, слава Богу, плавно перешли в ноябрь, и в свои владения радостно

вступил декабрь. Один год перепрыгнул в другой и наступил январь, который полностью

оправдывает название этого города – Кастл Рэйн. Такое ощущение, что ливень не

закончится никогда. Штат Вашингтон накрыт толстым слоем серых облаков. На улицах

города потоп, и океан затопил пляж.

Ни у кого нет шансов против непрерывного дождя. Моя обувь и носки постоянно мокрые.

Волосы никогда не высыхают до конца. Пальцы сморщенные и покрасневшие. Вода

хлещет с крыш и иногда просачивается через щели в окнах. Отец установил емкости на

холодильнике и в коридорах, чтобы собрать кап-кап-капли. Он уже заткнул несколько дыр

в доме, но новые возникает практически мгновенно.

– Сможешь добраться до школы самостоятельно, Ди? – Риса заходит в мою комнату без

стука.

Я отворачиваюсь от глухо зашторенного окна Пенелопы и поворачиваюсь к сестре.

Дождь, насквозь пропитав ее волосы, спускается радужно-окрашенными струйками по ее

ногам. Мокрая одежда прилипает к ее худому телу, а черная тушь размазана по глазам.

– Что с тобой случилось? – смеюсь я, натягивая свою бинни (прим. пер. – плотная, легкая

шапочка) на голову.

– Мой "Жук" не заводится. Я пыталась починить, но думаю бесполезно, – она пожимает

плечами и выжимает волосы на мой ковер.

– Все еще льет?

Она качает головой.

– Нет, но там мокрее, чем в трусах у проститутки.

Я кидаю сестре полотенце с пола и беру свой рюкзак, и оставляю ее стоять у двери моей

ванны. Она пахнет мокрой травой и куревом, и, приглядевшись поближе, замечаю

красные глаза и кривую улыбку на лице сестры.

– Я поеду на велике, – произношу я.

Риса под воздействием, вяло поднимает два пальца и произносит:

– Мир.

Затопленная трава хлюпает под ботинками, когда я иду через свою лужайку к дому

Пенелопы. Каждый мой выдох белеет в прохладном воздухе и пульс учащается, когда я

подхожу на крыльцо передней двери.

Спустя неделю нашего тринадцатилетия, стул Пен рядом со мной пустует. И я потерялся в

счете дней, сколько ее нет.

Погода не позволяет нам ездить в школу на велосипедах и роликах вместе, поэтому я не

знаю, появится ли Пен на утренней линейке. И вот, опять ее нет рядом.

В предыдущие дни, когда дождь делает достаточно долгий перерыв, чтобы я смог

пересечь лужайку и дойти до крыльца Файнелов, я выслушиваю извинение за извинением.

– Она простудилась, – врет Соня.

– Пен назначено к доктору сегодня, милый.

– Моя малышка сегодня останется дома, но не принесешь ли ты ей домашнее задание? –

говорит она с вымученной улыбкой.

Сегодня, я скрещиваю пальцы за спиной и стучу в дверь.

Миссис Файнел открывает дверь в трениках и огромной толстовке мокрой от пота. На

лице отсутствует поддельная улыбка, которой она обычно приветствует меня и под

глазами такие темные мешки, что сойдут за синяки.

Соня тяжело вздыхает и опускает плечи, прежде чем, отходя, пустить меня в дом.

– Может ты, сможешь заставить ее подняться с постели, Диллон, – говорит она

бесцветным голосом. – Потому что ничего, что мы пробуем, не работает.

Я снимаю шапку с головы и встаю на нижнюю ступеньку, неуверенный в следующем

шаге. Мама Пенелопы закрывает дверь ногой, пресекая тусклый дневной свет. Дом

молчит, полный запаха влажного воздуха, исходящего через нагреватель. Стоит полная

тишина, не считая легкого пыхтения кофе-машины.

– Ты можешь подняться здесь, – говорит миссис Файнел. Она проходит в кухню. – Уэйна

нет дома, милый.

Хозяин дома достаточно четко обозначил мне правила этого дома, когда я только начал

приходить на регулярной основе:

– Держись подальше от спальни Пенелопы и никогда не трогай пульт от телевизора. Я

узнаю, если ты это нарушил, парень. Я всегда наблюдаю, – говорил он.

«Обезьяноподобный» не знает о том разе, когда я впервые был в комнате Пен. Да и Соня,

хранит в секрете еще несколько моментов, когда она отошла от правил. Дверь комнаты

всегда открыта, и мы только слушаем музыку или листаем журналы «Роллинг Стоун» – не

в чем обвинить.

Такой опыт у меня впервые.

Дверь скрипит, и я вижу очертания ее фигуры под кучей одеял на кровати. Фиолетовые

занавески, плотно зашторены, и комната полностью погружена во тьму.

Сдерживаюсь, чтобы не сорвать эти занавески с окна – они загораживают мне Пен, только

слегка их приоткрываю и пускаю немного серого света.

– Пенелопа, – шепчу я с края кровати.

Глубоко скрытая под одеялами и простынями, утопленная в подушку и разбросанными

темными волосами по лицу, она грустно и глубоко вдыхает, а затем выдыхает. Ее глаза

цвета темного шоколада двигаются под тонкими веками с выступающими голубыми

венками и округлость щек горит красным.

– Пора вставать, – говорю я немного громче.

Самая ленивая девушка в мире разворачивается ко мне лицом, но не встает.

Я стягиваю одеяло, обнажая длину ее шеи и голые плечи. Длинные волосы Пен лежат

поперек ее худых выступающих ключиц и розовые губы слегка приоткрыты.

Вспышка в голове заставляет меня встать с кровати. И вместо того, что бы снова

дотронуться до нее, я пинаю кровать.

– Вставай же, – говорю я нахально. – Мы опоздаем в школу.

Ничего.

– Пен.

– Пен.

– Пенелопа!

Она сопит.

Я пинаю снова.

Ее рука дергается.

Она снова сопит.

– Пожалуйста, вставай, – молю я в итоге, еще раз пытаю удачу и трогаю ее за бок.

Длинные ресницы трепещут, бросая тень на щеки слегка тронутые веснушками, и я снова

трясу спящую красавицу. Сначала мягко, но затем с нажимом. Сон торжествует, и даже

моя тряска не действует на нее.

Отступая назад, я вижу стакан воды на комоде у постели и решаю плеснуть воду ей в

лицо. Пен натягивает одеяло на голову. Десять маленьких пальчиков на ногах, покрытых

нежно-розовой кожей, показываются, сжимаясь, прежде чем полностью расслабиться.

Миниатюрные лодыжки и икры, выглянувшие из-под одеяла, заставляют волноваться мою

душу и я готов броситься вон из комнаты. Но беру себя в руки и стягиваю одеяло напрочь

с самой большой сони, которую я только знаю.

Она спит в сорочке и розовом белье.

Я так сильно зажмуриваю глаза, что, кажется, никогда не открою их вновь. В полной

темноте, в поисках пути для побега, я держу руки впереди и быстро машу ими перед

собой, пытаюсь понять, где же дверь. Задеваю ножку кровати и лечу вниз на спину.

Тут раздается мягкий удивленный голос:

– Диллон, что ты здесь делаешь? – в сонном голосе слышатся смеющиеся нотки.

Соня, конечно, сказала, что «домашнего тирана» нет дома, но это просто мое счастье, что

Уэйн не появился, пока я у его дочери в спальне и на ней ровным счетом ничего не одето,

кроме ночнушки и нижнего белья. Пока большая часть меня желает открыть глаза и

взглянуть на лицо, которое давно не видел, крохотная часть, которая хочет жить,

выпихивает меня к двери.

– Не уходи, – нежно и грустно произносит Пен.

Я останавливаюсь, но не поворачиваюсь к ней. И не открываю глаза.