Во дворце было десятка два крестьян, и все слышали слова Герия. «Напрасно вы боитесь, — уверял он, — не только душу человеческую, но и козлиного ушка теперь не потеряете. Дадиани и царь сговорились и поклялись на кресте и евангелии, что не дадут продавать невольников в Турцию».

Все мы, крестьяне, перекрестились и возблагодарили всевышнего. «Будьте спокойны, не опасайтесь ничего!» — чуть ли не пять раз повторил нам Герия.

— И это сущая правда, клянусь жизнью моего господина, — хриплым голосом продолжал другой старик. — Уже вторая пасха прошла с тех пор, как паше селение действительно не потеряло и козлиного ушка. А то, что произошло сейчас, должно быть, вызвано личной враждой.

— Кто и за что может питать вражду к злосчастному Тагуи? Второго такого добросердечного и правдивого человека у нас, пожалуй, и не найдешь! — заговорил старик.

— Сынок Хвичо, сынок Хвичо, сынок Хвичо!.. — доносились скорбные причитания Тагуи.

— А знает ли о похищении князь? — спросил один из крестьян.

— Как же!.. И очень оскорблен. «Это издевательство, — сказал он, — не только над Тагуи, но и надо мной. Я не буду Вамехом, если не проучу похитителя!» Князь послал вдогонку за разбойниками своего сына Тариела, — сказал лысый старик.

— Значит, надежда еще не совсем потеряна.

— Тагуи, дорогой, подойди ко мне, — сочувственно обратился к старику лысый Учардия. — Не так страшен черт, как его малюют. Сам Тариел Батонишвили преследует злодея, все крестьяне, кто только в силах, отправились в погоню. Неужели проклятый провалится в преисподнюю? Успокойся!.. Ты обычно утешал других, отчего же сам так падаешь духом?! — повысил он голос.

— Сынок Хвичо, сынок Хвичо, лучше пусть умрет твой отец! — с горечью воскликнул Тагуи и расплакался. — Лучше бы ты убил меня, творец! Малыш был сегодня со мной, притащил большой кувшин вина. Он пришел с матерью. Если бы вы видели, как бодро он шагал, вы бы диву дались, — вопил Тагуи. — Рожденный в проклятый день, я всегда боялся беды. Но что мне оставалось делать, христиане?! Не мог же я держать ребенка в подвале, чтобы его не похитили. Не видеть света божьего или быть похищенным — не все ли равно? До каких пор нам прятаться! «Нельзя же, думал я, заставить такого парня, как Малхаз, отрываться от работы, чтобы пасти коз!», и посылал с козами малыша — он так хорошо пас их!.. Ой-ой, сыночек!.. Лучше бы умер твой отец… Ох-ох-ох!.. Князь Дадиани меня терзает, помещик меня терзает, меня терзают неверные и православные… А где бог? Где справедливость? Чем мне утешиться, горемычному?.. Мой мальчик! Я видел тебя сегодня в последний раз! Если тебе даже суждено долго жить, вырасти и найти свое счастье, я не узнаю этого… Обездоленный старец, я сойду в могилу несчастным. О, горе мне, горе! — причитал Тагуи, ударяя себя кулаком по голове.

Вокруг все рыдали. Никто не находил слов утешения. Каждого словно жгли пылающие уголья.

— Тяжки грехи наши, господи! — слышались скорбные жалобы.

— Великий боже! Почему ты от нас отступился? — скорбно проговорил молчавший до сих пор глубокий старец, подняв руки к небу. — Чем мы грешны перед тобой, да будет благословенно имя твое! Три дня в неделю я работаю в доме князя, а то, что я добываю за другие три дня, у меня отнимает всякий, кому не лень. Отбирают у меня коня, корову, отбирают кур… Сколько ни кляни дьявола, ничего не поделаешь!.. Господи, сделай так, чтобы хоть детей не похищали у нас и не продавали в рабство! Люди добрые, — обратился старик к крестьянам, — много лет я прожил на свете, помню чуть ли не сотню праздников пасхи, но одного года не было такого, чтобы нас не преследовал страх. Теперь еще что… Если бы вы знали, если бы вы только знали, в каком страхе жили бедняки сорок — пятьдесят лет тому назад!.. Людей прямо из постели похищали. Просто непонятно, как наш несчастный народ уцелел?! Со дня рождения я знаю только страх.

— Сынок Хвичо, сынок Хвичо!.. — продолжал причитать Тагуи.

— Успокойся, успокойся, не теряй надежды, — обратился к несчастному отцу длиннобородый седой старик с мужественным лицом. — Меня два раза похищали в детстве, но, видишь, я с вами и надеюсь, что меня похоронят на нашем старом кладбище.

— Верно, Сепане! Тебя ведь дважды похищали, — несколько оживившись, подтвердил кто-то.

— Да, дважды! Похитители первый раз потащили меня вон туда, — старик указал рукой на запад, — а второй раз — в сторону владений Цулейскири…

— Гнали пешком?

— А то везли, что ли?.. Конечно, пешком! Я был уже подростком. Одному бы не удалось удержать меня в седле. Двое всадников меня и тащили… Все лесом да лесом… То спускали в глубокие лощины, то волокли в гору. Когда я вспоминаю об этом, то думаю, что человек все может вынести. Просто сам не понимаю, как я уцелел.

Хотя история этого похищения давно была всем известна, рассказ Сепане привлек общее внимание, Даже Тагуи почти перестал стонать и прислушался.

— Когда меня похитили, близилось время обедни, а до самого вечера я не имел ни минуты отдыха и ни куска во рту. Добрались мы до Теклати и заночевали там в чьем-то доме. Очутившись под крышей, я немедленно свалился и уснул мертвым сном. Еще не рассвело, когда меня разбудили, дали немного поесть и тут же посадили на лошадь, привязав ноги к стременам. Руки мне оставили свободными и кляп изо рта вынули — он был уже не нужен: если бы я даже начал взывать о помощи, никто бы не обратил внимания на мои крики.

— Постой! А похитители были наши единоверцы? — поинтересовался кто-то.

— Конечно. Разве турок посмел бы пробраться в село, чтобы украсть ребенка? Турки сидят вон там — в крепостях! Я схитрил: состроил веселую рожу, словно примирился со своей участью. Поэтому, когда мы подъехали к берегу Риони, мне развязали ноги. В Чаладиди к нам присоединились два всадника турка. Похитившие меня относились к ним с большим почтением. Мы спешились для отдыха в каком-то дремучем лесу. Разбойники сразу уснули. Это не удивительно — они были настолько утомлены, что еле ворочали языком… Я тоже сразу свалился и притворился спящим. Уснул и один турок. А второй… Видно было, что этот сукин сын — большой хитрец! Зажмурился и делает вид, что спит. Потом неожиданно откроет глаза и посмотрит на меня. А я лежу как опаленный поросенок и, прикрыв глаза, осторожно слежу за ними. Наконец уснул и второй турок; он так захрапел, что, наверно, было слышно и в самом Джапарети. «Господи, помоги!..» Я тихо встал. На мое счастье, одного из коней они привязали к дереву поодаль. Я осторожно подобрался к нему, отвязал его, отвел шагов на двадцать, держа за повод, затем, подтянул подпругу, прыгнул в седло и пустился вскачь. Но как пустился!..

— Молодец! — воскликнули старики.

— Значит, забрал и коня? — спросил один из крестьян.

— Коня?.. До коня ли мне было? Я гнал скакуна, пока он мог передвигать ноги, потом бросил его и скрылся в лесу. Сам черт не сумел бы найти меня там, — ответил Сепане.

— Ну и ловкач, чертов сын! — проговорил кто-то.

— А как захватили тебя второй раз, Сепане? — спрашивали со всех сторон.

— Во второй раз дело было пустячное! О моем похищении узнали сразу, кинулись вдогонку и отбили у похитителей.

— Эх, горе нам! Если бы и мы сегодня хватились вовремя, то сумели бы вернуть мальчика, — сказал лысый старик.

— Да, у меня, злосчастного, все вышло не так, — скорбно произнес Тагуи. — Пока не заметили, что разбрелись козы, никто не обратил внимания на то, что нет моего малыша. Только после этого поднялся переполох, но было уже поздно!.. А когда узнали и мы, похитители уже находились за рощей Сорты.

— О, горе, горе нам!.. — скорбно вторили старики.

Стемнело. В селе никто ничего не знал о судьбе Хвичо. Крестьяне разошлись по домам. Томясь в ожидании каких-либо вестей, Тагуи и Мзеха притихли.

В дремучем лесу, на лужайке около огромного дуплистого дуба, была разостлана бурка. На ней полулежал вооруженный мужчина. Ствол ружья он зажал между ног, а приклад прижимал к груди. На поясе незнакомца висела шашка с роговой рукояткой, в руке он держал пистолет. Неподалеку был привязан вороной конь. С первого взгляда могло показаться, что человек этот дремлет. Но при малейшем шелесте листвы или каком-нибудь незначительном шуме он осторожно, как змея, поднимал голову, крепче сжимал в руке пистолет и озирался.