Они боялись посторонних глаз. Роман должен быть тайным – так решили оба. Вернее, Сандугаш убедила себя в этом со временем, на самом же деле решение озвучил Костя.

Она приходила, он прямо с порога начинал целовать ее лицо, потом на руках относил в спальню, раздевал бережно, как куклу. После пили чай, болтали о чем-то. Два часа пролетали как минута.

– Я тебя люблю! – вырвалось у Сандугаш.

– А вдруг нет? – Костя легонько щелкнул ее по носу. – В твоем возрасте вообще не стоит любить.

– Что же стоит делать в моем возрасте? – ощетинилась она.

Сандугаш не любила, когда он намекал на разницу в годах. Это как будто бы создавало пропасть между ними.

– Наслаждаться, конечно, что же еще? Хочешь, пожарю гренки с сыром?

– Нет аппетита, – вздохнула девушка. – Я вообще-то серьезно. Я тебя люблю.

– Я понял. Просто о серьезных вещах лучше не говорить с серьезной интонацией. Это всё портит… Я тоже тебя люблю.

– Да? – Она подпрыгнула на кровати, словно током ударенная. – Любишь?

– А как же может быть иначе? – Костя притянул ее к себе и поцеловал в макушку. – Разве можно такую, как ты, не любить? Вот что ты во мне нашла – это вопрос.

– Не говори так!

Костя казался Сандугаш самым прекрасным мужчиной на свете. Красивее, чем Хью Джекман. И чем Бенедикт Камбербетч. На свой возраст Костя не выглядел, у него было тело спортсмена – ни грамма жира, сплошь литые мышцы под золотой от загара кожей. Хотя весь его спорт – физический труд на свежем воздухе. Он работал автомехаником. А прошлым летом старый дом, еще его дедом построенный, подновил и жилую пристройку к нему сделал, практически в одиночку, своими руками.

Сандугаш ждала, когда они в этом доме наконец поселятся вместе. Конечно, она бы предпочла совсем новое жилье, чтобы с чистого листа начать, будто и у Кости нет прошлого. В этом же доме повсюду были незримые следы присутствия других женщин – всех, кого Костя когда-то любил, его бывших жен. И вполне зримые следы присутствия нынешней жены… То есть будущей бывшей. Ничего не поделаешь. Трудно остаться холостяком в пятьдесят, но все-таки мысль о том, что когда-то эти сильные загорелые руки обнимали кого-то другого, была для Сандугаш невыносимой.

Утешало только одно: вера, что она, Сандугаш, для него – первая настоящая любовь. Другие были – просто бабы. Он сам так сказал…

– Когда расскажем отцу? – с деланной небрежностью спросила она.

Сандугаш готовилась к этому разговору три дня, но ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал как спонтанный.

Костя как будто бы удивился – густые темные брови поползли вверх.

– Котенок, зачем? Мы же хотели, чтобы это был секрет. Сама знаешь, какие у нас люди.

– Ну и что! Если я тебя люблю и ты меня тоже любишь, какое это имеет значение?

– А что, родители тебя о чем-то спрашивали? Заподозрили что-то? – насторожился он.

– Нет вроде. Им обоим не до того. Мама с близнецами возится и молодость-красоту сохранить старается. А папа… Ты знаешь, какой он. Но я надеюсь, что он не будет против, если я уйду из дома. Я все-таки уже взрослая. Он уже говорил со мной о замужестве.

– Уйдешь из дома?!

– Я бы хотела жить с тобой, – твердо сказала Сандугаш, и лицо ее в тот момент было таким спокойным – никто и не заподозрил бы, что сердце бьется, как у пойманного голубя. Волновалась она больше, чем перед тестами ЕГЭ.

– Но котенок… Тебе не понравится. Я скучный и мрачный. Я хочу быть твоим праздником. Не хочу однажды прочитать в твоих глазах «ты мне надоел, старый дурак».

– Этого не будет никогда! – Сандугаш обхватила руками его шею, и Костя, легко подняв ее, закружился по комнате.

Как же хотелось продлить этот момент на целую вечность! Застыть в нем, как муха в янтаре. Ее отец однажды рассказывал о самадхи – буддийском блаженстве, в которое навсегда погружается каждый, кто достиг просветления. Так вот же оно, блаженство. Близость этого человека, запах его волос, сила его рук.

– Подожди еще отцу говорить, – сказал Костя, разрушая все волшебство мгновения. – Подожди, пока я с Маринкой разведусь. Надо все же как-то по-человечески… Не могу я так с ним – ножом в спину. А то, что я с тобой, это – как нож в спину.

«А меня ножом в спину – можно?» – обиженно подумала Сандугаш. И, смиряясь, вздохнула: отца ее, Бату Номгоновича Доржиева, уважали все. Шаман – как не уважать? И конечно, ранить его чувства Костя боялся больше, чем расстроить Сандугаш. Но если, несмотря на все его уважение к шаману и другу, Костя стал ее любовником – значит, и правда любит.

Сандугаш была самой красивой девушкой в селе Выдрино. Все о ней с детства говорили: «Не нашего полета птица». Такой бы с обложек улыбаться, а не морковку в огороде полоть. Сандугаш, правда, и не полола: огорода у них не было, только грядки с отцовскими лекарственными травами, до которых он никого не допускал. Но все равно видеть такую красоту на выдринской грязной улочке, шагающую в обляпанных резиновых сапогах к автобусной остановке, уже казалось странным, почти кощунственным.

Красота Сандугаш не нуждалась в оправе – ей не нужны были косметика, дорогая одежда, французские шампуни, замысловатые духи. Она и так была драгоценностью, сама по себе. Вечная принцесса и Снегурочка всех детских утренников.

Мама у нее была русская, папа – бурят, и в результате смешения кровей Сандугаш получила красоту, выстроенную на контрастах, а оттого особенно выразительную. Нежный овал лица и резко выступающие скулы, как у Анджелины Джоли в роли Малефисенты. Четко очерченный, пухлый рот и тонкий нос с горбинкой. Белая кожа и длинные восточные брови. Глаза у Сандугаш были узкие, как у отца, но серо-голубые – в маму. Если что-то голубое или синее надеть, хоть шарфик на шею, – серый цвет из глаз совсем исчезал, растворялся в чистой голубизне. Блестящие, гладкие черные волосы Сандугаш заплетала в простую косу, и даже такая прическа ей была к лицу, а уж если волосы распустить – она становилась похожа на красавиц с иллюстраций к бурятскому эпосу «Гэсэр». Только лучше. Потому что красавицы из эпоса были все же толстые, если смотреть на них с позиции сегодняшней моды. А Сандугаш была тоненькой, так что ее русская бабушка ворчала: «Ручки-ножки – паучьи, что не съест – как не в нее, должно быть, в девке глист сидит, сама как глиста…» Когда Сандугаш было десять, бабушка ее этими своими размышлениями про пауков и глистов доводила до слез. А потом Сандугаш привыкла, мимо ушей стала пропускать. Она радовалась своей худобе, потому что это было модно. Потому что это было красиво.

Да, Сандугаш знала, что она красивая. Но у нее не было амбиций, связанных с красотой. У нее вообще, кажется, никаких амбиций не было. С самого детства на тривиальный вопрос: «О чем ты мечтаешь?» – она без колебаний отвечала: «Быть счастливой!»

Сандугаш старалась жить так, чтобы каждая минута существования утверждала в ней внутреннее счастье. Некоторые считали ее немного заторможенной, но Сандугаш всего лишь была гурманом – ей нравилось смаковать каждый момент. Иногда она выходила во двор, подставляла лицо мороси и так стояла с улыбкой. Приятно, как будто само небо тебя ладошками гладит. Она все делала медленно, старалась не упускать деталей. Медленно читала, медленно ела, медленно и долго гуляла по берегу Байкала.

Озеро как живое существо, как древний бог. На него можно смотреть часами, и оно никогда не бывает одинаковым. У Байкала сотни лиц. А летом хорошо разбежаться и с визгом броситься в его ледяные прозрачные глубины. Зимой Сандугаш иногда ложилась на лед и смотрела в его толщу. Словно что-то разглядеть надеялась – каких-нибудь призраков. Ей казалось романтичным, что там, внизу, есть жизнь, закованная в лед.

Рита – единственная подруга и единственный конфидент. Полная противоположность Сандугаш. Противоположности часто притягиваются – закон природы. Сандугаш – молчаливая, серьезная, тихая. Рита – огонь, взрыв и катастрофа. И внешность у нее огненная: глаза-угли, копна смоляных, кое-как причесанных волос, цыганская смуглость, пышные формы. А энергетика такая чистая и сильная, что внешний облик теряет всякий смысл. Такие, как Рита, могут быть любыми – великаншами, карлицами, анорексичками, толстухами, дивами или уродами. Никто и внимания не обратит, через пять минут про их наружность все забудут.