В общежитии пили гораздо интенсивнее, не от случая к случаю, а постоянно. В комнате, где жили во время сессии трое моих однокурсников, порожней тарой был уставлен не только весь пол, но и стол и подоконник. Оставались свободными от бутылок только узкие проходы к кроватям, выглядевшим как звериные лежбища. Будущий драматург Володя, похожий на актера Конкина в роли Шарапова, во время возлияний лежал на своей кровати, уподобившись древнему греку на пиру, – он вообще ходил с палочкой, а тут еще и штормило от выпитого… Впрочем, я отвлекся.

В коридорах института иногда мелькала раскрасневшаяся Маша, делавшая вид, что не замечает меня. Я платил ей той же монетой. Теперь я уже даже сожалел о том, что связался с ней – она казалась мне косолапой уродиной. Кольцо бы тебе в нос, душенька, и пошла, пошла плясать на рынок! Впредь я решил быть более хладнокровным и разборчивым. Но тут меня ожидало горькое разочарование – студентки Лита выглядели какими-то ощипанными курицами. За исключением, пожалуй, одной…

…У нее было необычное и запоминающееся имя – Наина, смеющиеся карие глаза и длинные каштановые, рыжевшие на солнце волосы. Когда я увидел ее впервые, она сидела за партой в шестой аудитории и что-то записывала в тетрадь. При этом губы ее вытянулись в подобие бутона. О, как я хотел попробовать на вкус эти влажные розовые лепестки, ощутить под ее свитером напрягшуюся грудь, вдохнуть запах ее тела, исходящий из-под ворота, прижаться губами к пульсирующей жилке на шее! О, как желал просунуть свое бедро между ее крепких и полных бедер (это я не раз проделывал с Машей), чтобы почувствовать через двое джинсов обжигающий жар прижимающейся, трущейся, бьющейся в меня плоти!

Весь тот день, когда я сверлил ее взглядом, Наина, казалось, не обращала на меня ни малейшего внимания. Надо было выдумать повод для знакомства, но я волновался и робел, а того, кто мог бы просто представить меня Наине, не нашлось – девушка со всеми держала порядочную дистанцию. И тогда, после окончания занятий, я, неудачливый гипнотизер, сам как бы под гипнозом потащился за ней по Бронной к метро.

Я шел и тупо глядел на белое пятно ее свитера, расплывшееся в пяти шагах передо мной. И вдруг она обернулась.

– Что это ты преследуешь меня?

– С чего ты взяла! Я просто иду к метро.

– Но ты ведь мог бы и обогнать меня.

– Я этого не хотел. Я никуда не спешу.

– А может, тебе просто нравится идти за мной и смотреть мне в спину?

– Нет.

– Да брось! Неужели ты и вправду думаешь, что я не заметила, как ты сегодня на меня таращился?

– Ничего я не таращился.

– Хорошо, ты смотрел.

– Да, я смотрел, но ты ни разу не взглянула в мою сторону, поэтому не могла ничего заметить.

– Наоборот, я внимательно наблюдала за тобой. Как, разве ты не знаешь, что у женщин развито периферийное зрение? Так вот, говорю тебе, женщина не обязательно должна заглядывать всем в глаза, чтобы видеть все, что ей нужно. Например, когда женщина идет по вагону метро, то мужчины поворачивают на нее свои головы, оглядывают сначала спереди, потом сзади. Это так смешно! Мне часто кажется, что меня в метро все время раздевают взглядом… А женщина краем глаза видит мужчин и других женщин, этого ей вполне достаточно… Не хочешь зайти со мной в «Макдональдс»?

Смущенный и взбудораженный, я последовал за ней.

– Итак, – сказала она, когда мы, взяв по биг-маку и по стаканчику «кока-колы», уселись за свободный столик, – итак, расскажи о себе. Ведь я знаю только твое имя, а этого, извини, недостаточно.

Что я мог рассказать ей? Я пристально глядел на нее, когда она отводила свой взгляд, и представлял ее голой, лежащей на белой крахмальной простыне с раздвинутыми и задранными вверх ногами. Представлял себе ее волосы рассыпанными на подушке, воображал ее призывно изгибающуюся спину в капельках пота… Я рассказывал ей о своей семье, о Новосельцеве, где в детстве обычно проводил лето, о своих немногочисленных знакомых, а между тем хотел поведать ей о Маше, о Крымском мосте и Нескучном саде, о том, как ноет у меня между ног, и еще о том, что она мне чертовски, да, просто дьявольски нравится.

В ответ она рассказала свою историю.

Наина была родом из небольшого городка на границе Московской области, Протвино. Ее родители имели какое-то отношение к тамошним научным разработкам. Все детство она провела на живописном берегу Оки, училась в школе, и там познакомилась с будущим мужем – да-да, она уже успела до института побывать замужем! Более того, в девятнадцать лет у нее был почти двухгодовалый ребенок!

На бывшего мужа мне было плевать. Только наличие ребенка, признаюсь, несколько огорчило меня. Но он был далеко, с ее мамой, а Наина сидела здесь, со мной, напротив меня, такая молодая и уже такая опытная, – именно то, что мне надо, достаточно только протянуть руку и взять.

О существовании Литературного института она, как и большинство первокурсников, узнала всего год назад. Были у нее к этому времени какие-то рассказы, написанные в старших классах школы. Так почему бы не попытаться? Институт все-таки, высшее образование. Москва, в конце концов.

На город быстро наваливался еще почти по-летнему душный вечер. Наина сказала, что живет далеко, в общежитии МГУ, и я тут же вызвался проводить ее в метро, хотя бы до «Университета».

Пока ехали в раскачивающемся вагоне, приходилось почти кричать, особенно на перегонах, друг другу на ухо, и мне удалось несколько раз коснуться губами ее волос. Перед «Фрунзенской» поезд резко затормозил – и Наина (мы стояли возле дверей, она опиралась спиной на поручень), сдерживая мой опрокидывающийся на нее торс, ткнула мне пальцами в ребра.

Потом дошли, болтая, до высотки на Воробьевых горах, покрутились у фонтана в сквере, постояли на широченных ступенях. Наина предложила зайти с ней в Главное здание – для этого нужно было показать индифферентному охраннику на входе студенческий билет, не раскрывая. Так я и сделал. Мы поднялись в лифте куда-то очень высоко – здесь располагалось небольшое кафе, а за окнами расплескался город в вечерних огнях.

Не помню, были ли произнесены какие-то важные, определяющие слова, но мы как-то договорились, может быть, и молчаливо, что теперь мы вместе. Сейчас, глядя в прошлое, я думаю, что дальше поступил бы так: спустился бы с девушкой в ее комнату и начал раздевать, не дожидаясь пока она запрет хлипкую дверь. Я бесконечно повторял бы настойчивым, не терпящим возражений шепотом, как та оперная дива, заслуженная артистка, вот так же соблазнявшая меня перед тем, как бешено, по-лошадиному отдаться в своей гримерной на разноцветной куче сброшенных платьев: «Ну, давай же, давай, давай-давай, давай-давай, давай-давай-давай…».

Странная штука – любовь, она совмещает две совершенно, вроде бы, разные вещи, два противоположных взгляда на мир. С одной стороны, тебе очень нравится девушка, ее нежная, шелковая кожа, и ты боготворишь ее, лелеешь в мечтах целомудренный образ, готов кидать под ноги этому образу цветы, мягкие игрушечки, разные там милые безделушки. А с другой – только и ждешь случая, чтобы стянуть с этой грязной шлюхи трусы и, навалившись всем своим угловатым телом, вбивать и вбивать в нее, словно сваю, свое мужское достоинство.

Об этом или почти об этом думал я, трясясь в вагоне метро, уносившем меня по «красной» ветке на север. Вернулся домой во втором часу ночи и еще долго не мог уснуть – предвкушение быстрой победы бодрило меня.

Но на пути к счастью имелось одно препятствие, одна, так сказать, яма. И довольно глубокая. Дело в том, что я не имел по сути никакого более-менее точного представления о том, что конкретно надо делать с грязной шлюхой после того, как трусы с нее сняты…

В институте между тем продолжалась осенняя сессия первого курса – лекторы читали или бубнили свои лекции, студенты делали вид, что внимательно слушают. Впрочем, не все вылетало из другого уха, кое-что из услышанного запомнилось надолго и вспоминается до сих пор. Например, на лекции по литературе двадцатого века Владимир Палыч Вольнов интересно заметил, что поэзия должна быть прозрачной, как вода в Байкале, но одновременно и глубокой – до дна рукой не достать. А перед перерывом на обед, завершая лекцию о средневековье, Владислав Александрович Контрин напутствовал студентов словами «До встречи в аду!» – следующее занятие должно было начаться разбором Дантова «Ада».