Было утро. Вторник. Пятнадцатое августа. Жак только что попрощалась с Чарльзом, проводив его на работу. Поставила замаринованное мясо в духовку и приступила к окончанию сборов. Такси прибыло в одиннадцать. Девушка ехала с пересадкой на поезде через Бирмингем. Упаковав поджарившееся мясо в фольгу и в корзину для пикников, посылку для дядюшки – в пластиковый чемодан, переложив её своими летними вещами, Жак захлопнула за собой дверь и с лёгкой душой отправилась в поездку.

Скорый поезд из Лондона, на который девушка села в Бирмингеме, домчал её за три часа в Глазго. Всю дорогу Жаклин думала о дядюшке Ламе и своих родителях, периодически вспоминая себя в детстве. Всё дело в том, что как только опекун окончательно и бесповоротно обосновался в Глазго, он успел сделать одну вещь - жениться. И племянница этому несказанно обрадовалась.

А дело было вот в чем.

Когда дядюшка оставался одиноким холостяком, ей приходилось не реже чем раз в четыре-шесть месяцев ездить его проведать. Она приезжала, мыла окна, полы, убирала накопившуюся грязь на кухне, пила с дядюшкой чай, справлялась о его здоровье и уезжала. Хоть в дом и приходила женщина из службы помощи университета Глазго раз в неделю - готовила, меняла, стирала постельное бельё и пылесосила, но этого не доставало. Приезжала Жак и отдраивала всё остальное.

Мистер Фортескью женился года полтора назад. Его избранницу звали Эшли. Ей исполнилось пятьдесят два года, и она вместе с подругой содержала небольшое кафе в одной из парковых зон Глазго. У Эшли была уже взрослая дочь по имени Маргарет и двое внуков по имени Брайс и Маркас – четырёх и семи лет отроду соответственно. Всех их Жак уже однажды видела и со всеми ними уже имела удовольствие познакомиться, когда приехала к дядюшке, что называется, на знакомство где-то месяцев восемь назад, и не узнала его квартиру – ту будто приговорили к чистоте.

Всё было вымыто, вычищено, упорядочено, убрано и спрятано, но тактично, в обход дядюшкиного кабинета, – кабинет был "амнистирован" и "помилован". Племянница к такой картине жилища, где обитал её дядюшка со всеми своими артефактами, крайне не привыкла, ибо, будучи спокойным, покладистым ребёнком, если только дело не касалось частных школ, она никогда не пыталась наводить порядок в доме с такими жильцами. Жак не считала себя вправе корректировать дядюшкины взгляды на быт и комфорт. Да и сам опекун, видимо, считал точно так же. Никто не имеет право подвергать сомнению и, как следствие, переосмысливать его привычки и уклад жизни, поэтому был злой как черт, метал громы и молнии и грозился, что дайте ему только время, и он всё вернёт вспять.

Но Эшли и, присоединившаяся к ней, Жак успокоили старика, пригрозив, что если он не смирится с тем, что в его квартире теперь хотя бы можно жить, то они «приговорят» и «казнят» и его кабинет, и зачистят, и замоют, и «заубирают» его «до смерти». Старик попыхтел, но увидев своих женщин, порхающих к праздничному столу с блюдами и обратно, и что-то щебечущих друг с другом, растаял и махнул рукой.

Тогда знакомство прошло очень хорошо к удовольствию всех сторон. Эшли оказалась довольно современной, умной женщиной, хоть и выглядела несколько замученной и усталой. Поначалу Жак даже не могла взять в толк, что же привлекло её в дядюшке, который слыл домоседом, непубличным человеком, далёким от бизнеса, политики и социальных течений и веяний. Но потом, поговорив с ней, послушав её суждения о людях и людском, присмотревшись, как она слушает дядюшкины рассказы о работе и его мысли об устройстве различных малых и больших социумов в различные времена в различных точках Земного шара, поняла, что дядюшка нашел еще одного своего преданного почитателя.

Где сейчас находится отец Маргарет - или Марго, как её все называли - Жак, понятное дело, не спрашивала, и ни Эшли, ни Марго о нём ни разу не упоминали. Видимо, воспоминания об этом человеке были не из разряда приятных для матери и дочери, и Жак решила не спрашивать о нём даже у дядюшки Лама.

Таким образом, избавленная от необходимости регулярно проведывать своего родственника и следить за его домом и бытом, девушка целых восемь месяцев, а может быть и больше, не показывалась в Глазго. Более того, и сейчас, будучи в отпуске, выбралась только к его окончанию.

Когда она позвонила мистеру Фортескью и сказала, что приедет, то через некоторое время ей перезвонила Эшли и заинтриговала, что в этот раз в честь её приезда устроит небольшой ужин прямо у себя в кафе. В это заведение Жак ещё ни разу не заглядывала и поэтому почувствовала предвкушение.

Глазго встретил её солнцем и теплом в противовес хмурому сегодня с утра Оксфорду, и в Жаклин еще больше укрепилось предчувствие удачной поездки.

Было около четырёх часов, когда девушка, расплатившись с таксистом, направилась к входной двери дядюшкиной квартиры — половины двухэтажного дома на двух хозяев, типичного для Шотландии – коричневый камень, с черной окантовкой по периметру, с низко расположенными, высокими, узкими окнами за каменным невысоким заборчиком с железной калиткой из прутьев. По всем этим постройкам, включая дом, вились, наверное, все виды лиановых кустарников, встречающихся в этих местах. Всё очень сильно и красиво заросло. А в общем-то, здесь всё оставалось точно так же, как и в её детстве и юности, когда племянница приезжала сюда с дядюшкой и жила здесь с ним по нескольку месяцев, пока он отдыхал и занимался обработкой собранного материала.

Дядюшка встретил её с радостью. Заметно, что соскучился. Жак не стала вручать старику, что называется, с порога, его посылку, и благоразумно умолчала о ней, боясь тут же потерять дядюшку на весь вечер. А потом и еще дня на два.

- Жак, дорогая, как я рад тебя видеть! Как хорошо, что ты снова здесь, со мной! - закричал дядюшка, только лишь распахнув дверь и шагнув за порог, и обнял племянницу. Он пытаясь взять у неё из рук чемодан, но Жак не дала и постаралась быстрее пройти внутрь.

Лавалет Фортескью ростом был не на много выше племянницы, почти весь седой, хоть в молодости он красовался блондином. Всегда довольно мелкие черты его, на самом деле, не самого красивого лица, с годами стали еще более мелкими и невыразительными. Но всю природную невзрачность уравновешивал свет из молодых глаз, который бывает только у умных, увлеченных людей.

Опекун выглядел очень даже не плохо, и девушка надеялась, что так же он себя и чувствовал. Потом, чуть позже, она планировала измерить ему давление несколько раз в течение дня и попросить посмотреть его медицинский журнал. Ожидать нареканий и жалоб на здоровье от дядюшки было бесполезно, поэтому Жаклин, предпочитала ознакомиться с мнением его врачей.