Моя жена и дети шлют Вам самые сердечные приветы, и все мы хотим знать, когда Вы поможете нам стать лучше и счастливее, написав новую книгу. Мы негодуем на Стокгольм, и негодуем на Финляндию, и твердим друг другу, что Вам надо бы пребывать только на родине (разумеется, Англия, где мы встретили бы Вас с восторгом, составляет исключение) и с пером в руке сидеть над изрядной стопкой бумаги.

Обе баронессы прибыли сюда благополучно. Они оказались очаровательными баронессами, и я принял их в сердце свое со всем почтением, любовью и любезностью.

Я чрезвычайно рад получить от Вас новую весточку и послать Вам свою, хотя бы лишь для того, чтобы пожать Вам руку и заверить Вас в сердечной симпатии, дружбе и уважении, которые питает к Вам

Ваш друг и верный читатель.

203

РЕДАКТОРУ "ДЕЙЛИ НЬЮС"

Бродстэрс,

среда, 11 июля 1849 г.

...чрезвычайно шутливая статья о банкете во дворце лорд-мэра в прошлую субботу, напечатанная во вчерашнее номере Вашей газеты, который мы получили сегодня, интересует меня и заботит только в той мере, в какой она исказила речь, произнесенную мною на этом обеде. Если бы Вы сочли, что точная передача того, что было мною сказано, не повредит остроумию этой сатиры, я был бы Вам весьма обязан. Сказал же я следующее... Что, на мой взгляд, лестное признание литературы гражданами Лондона нам тем более приятно, что оно весьма необычно для этого зала, но принесет им тем больше пользы, чем обычнее будет казаться в будущем. Что я от имени писателей благодарю за комплимент, считая его заслуженным, так как у нас есть основания полагать, что многие деловые люди, неустанно трудящиеся изо дня в день, порой отдыхают в мире фантазии, созданном нами, после чего с прежней энергией берутся за дела; и что, несомненно, глава магистрата величайшего города мира может считаться достойнейшим представителем наших читателей этого рода...

204

МИССИС ХОЛЛ

Девоншир-террас,

среда, 18 июля 1849 г.

Дорогая миссис Холл!

Я вернулся в город только вчера вечером, иначе я уже давно сообщил бы Вам, что Ваш подарок заставил меня от души смеяться (Вы и представить себе не можете, с какой нелепой серьезностью вскрывал я этот ящик, не догадываясь о его содержимом) и что я весьма признателен Холлу за его любезное и необычайно точное выполнение моих пожеланий. Конечно, мне следовало бы приехать к Вам, чтобы высказать все это лично, но в понедельник мы на два с половиной месяца уезжаем в Бончерч, и я не покладая рук отвечаю на сотни писем сотен людей, которые написали мне о самых различных предметах - а то и вовсе ни о чем, некоторые же (пожилые дамы из Уэльса) - о своих сыновьях, коих я, по их мнению, должен пристроить к какому-нибудь делу во всех частях света.

Я получил от миссис Сеймур, вдовы художника Сеймура, совершенно сумасшедшее, - и притом чрезвычайно оскорбительное, - письмо, содержащее различные утверждения относительно авторства "Пиквика" - абсолютно лживые с начала и до конца. Среди названных ею людей, о которых я до сих пор ничего не слышал, она, сбивчиво излагая будто бы известные мне обстоятельства, упоминает как своих друзей, оказавших ей помощь, Вас и Холла. Хотя я ни секунды не сомневаюсь, что ни Вы, ни он не способны заподозрить меня в подлости или нечестности, наглость, с которой эта особа заявляет свои претензии, произвела на меня достаточно сильное впечатление, чтобы на случай, если Вы действительно знакомы с ней, уведомить Вас о том, как она привыкла расправляться с пустяком, который мы именуем "истиной". И если Вас не затруднит просесть два письма, я хотел бы послать Вам ее письмо ко мне и письмо, написанное мне мистером Чепменом, издателем, в ответ на приложенную к ее письму (которое я послал и ему) записку: "Будьте добры сообщить мне, удивило ли Вас это послание так же, как и меня, и считаете ли Вы, что оно содержит хоть крупицу истины".

Как всегда, Ваш.

205

РИЧАРДУ УОТСОНУ *

Девоншир-террас,

21 июля 1849 г.

...Отвращение к этой мерзкой нации - французам - и восхищение Мадзини и его друзьями накладывало отпечаток на все мои мысли за последние три месяца. Мне очень хотелось бы, чтобы Мадзини вернулся домой и оказался в безопасности, так как его гибель была бы слишком большой потерей для всего мира. Наши друзья виги не стали лучше с тех пор, как мы в последний раз о них говорили, не правда ли? Тальфур терзается беспокойством из-за вакантной должности судьи, но я думаю, что он ее не получит. Все остальные чего-нибудь да хотят и ничего не получают - этим, по-моему, исчерпывается все, что можно сказать о палате общин. В этом году лорда Лэнсдауна отличает какое-то мрачное слабоумие и подагрическое честерфилдство *, наблюдать которое весьма интересно. Но я в восторге от того, что Дизраэли воздал должное своей бессовестной особе в отношении евреев. Кэт и Джорджина кланяются миссис Уотсон, и я тоже, если мне это будет дозволено. Итак, до свидания, милый Уотсон.

206

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Бончерч

...Прежде чем взяться за следующий выпуск, я, пожалуй, весьма несовершенно опишу Вам, какое действие оказывают несколько недель пребывания в бончерчском климате. Первое его благодетельное воздействие заключается в том, что Пациент ощущает почти постоянное головокружение, сопровождающееся таким упадком сил, что ноги его подламываются, а руки дрожат, когда он пытается что-либо взять. Одновременно ему непреодолимо хочется спать (исключая ночные часы, когда его сон, если уж он смежит усталые вежды, то и дело прерывается кошмарами); когда ему предстоит дело, требующее напряжения мысли и внимания, эта сонливость овладевает им настолько, что он берется за дело лишь урывками, валяясь остальное время в постели. На протяжении того же периода развивается чрезвычайно угнетенное настроение и склонность лить слезы с утра до вечера. Если Пациент, скажем, любит длительные прогулки, то он вскоре обнаруживает, что не может пройти и десяти миль - ноги его подкашиваются и он бредет зигзагами, словно пьяный. Если он обладал значительной энергией, то вскоре замечает, как она сменяется тяжелой тупой апатией. Существование лишается для него всякой цели и смысла. У него просто нет на это сил. Причесываясь утром, он от слабости вынужден проделывать это сидя. Он полностью утрачивает способность читать. Его печень приходит в такое расстройство, что его не покидает ощущение, будто под переносицей между утомленными глазами непрерывно шипит комочек горячего жира. Если он вдруг схватит насморк, ему уже не избавиться от этого недуга, так как его организм не способен ни к какому усилию. Кашель его будет басистым, монотонным и регулярным - "усердный лай сторожевого пса" ему и в подметки не годится. Он оставит всякую надежду справиться с кашлем и посвятит остаток сил на то, чтобы сохранить в целости свои кровеносные сосуды. Имя Пациента неподражаемый Б. ...Какая нравоучительная ошибка! И все это чистейшая правда. Я побывал во многих краях, но нигде еще мне не было так трудно извлекать из своего пребывания хоть какое-то удовольствие. Неаполь жарок и грязен, Нью-Йорк лихорадочен, Вашингтон желчен, Генуя интригует, Париж дождлив - но Бончерч сногсшибателен. Я убежден, что умер бы, проживи я здесь год. Тут не жарко, не душно... Я не знаю, в чем дело, но он нагоняет ужасающую апатию. Никто здесь не подозревает о моих мыслях, но по всевозможным признакам я замечаю, что и Кэт, и Джорджина, и Личи испытывают то же самое и ничего не могут с этим поделать. Я ничем себя не выдаю и притворяюсь, что ничего не знаю о происходящем. Но они правы. Мне кажется, Личи скоро отсюда уедут - и правильно сделают! Я же уеду в конце сентября мне нужно пожить недели две в каком-нибудь прохладном месте, например в Рамсгете, в противном же случае - я говорю совершенно серьезно - я долго не смогу оправиться от последствий пребывания тут... Что вы скажете на это? ...Чем дольше я живу, тем меньше верю докторам. Я глубоко убежден, что для людей, страдающих истощением, невозможно придумать место хуже Андерклиффа. Врачи с их старомодным умением видеть только одну сторону медали рассматривают легкие больного и воздух Андерклиффа и приходят к убеждению, что они как нельзя лучше подходят друг к другу. Однако при этом забывают тот факт, что в целом это место способствует понижению жизненной энергии и, наконец, полному ее уничтожению. Я убежден, что погибну, словно под невыносимой, медленно наваливающейся на меня тяжестью. Много лет проживший в Париже американец, который привез мне письмо от Оллифа *, сказал позавчера, что он всегда питал к морю неутолимую страсть, но теперь, прожив здесь месяц, он не выносит больше вида моря и испытывает отвращение к шуму волн. Он не совсем понимает, в чем дело, но ему почему-то кажется, что именно море повинно в полном упадке сил, который он испытывает...*