Всякий, кто согласен скромно считать литературу своей профессией и не находит нужным делать вид, будто как-то иначе зарабатывает на жизнь, обязан Вам вечной благодарностью. Когда Вы еще только работали над своей книгой, я часто говорил об этом всюду, не сомневаясь, что так оно и будет. И я буду повторять о долге благодарности Вам (хотя повторять это не будет нужды), пока у меня хватит упрямства и настойчивости убеждать людей. И, наконец, я буду энергично спорить, если услышу, что Вашу книгу сравнивают с босуэловской, ибо я утверждаю, что глупо взвешивать на одних весах книгу, пусть забавную и любопытную, которую писал безмозглый светский бездельник, с книгой, так великолепно и обстоятельно рисующей характеры прославленных людей, населяющих ее страницы,

Дорогой Форстер, не могу выразить, как я горжусь тем, что Вы сделали, и как я тронут, что книга эта так мило связана со мной. Проглядывая свое письмо, я чувствую, что не сказал и сотой доли того, что думаю, и все же, если я его перепишу, то ничего не сумею добавить, потому что не нахожу выражений для своих мыслей. Я могу только пожелать для своей собственной посмертной славы такого же биографа и такого же критика. И я снова торжественно повторяю, что английская литература еще никогда не имела и, возможно, никогда не будет иметь такого защитника, каким Вы показали себя в этой книге.

Любящий Вас.

197

Д. М. МОЙРУ *

Лондон, Девоншир-террас,

Йорк-гейт, Риджент-парк,

17 июня 1848 г.

Дорогой Мойр!

Стоит мне взглянуть на Ваше письмо, на дату "18 февраля", которой оно помечено, и я так краснею, что, будь Вы рядом, Вам пришлось бы спасать меня от апоплексии. Однако со времени его получения я был постоянно занят чем-то неотложным, и хотя вспоминал о нем почти каждый день, никак не мог взять в руки перо, чтобы написать ответ.

Я замышлял этот ответ чудовищно длинным! Однако никогда не позволю себе больше предаваться таким мечтам, ибо они обязательно приводят к бесконечным проволочкам, и вот теперь я пишу ответ, который никак не назовешь чудовищно длинным.

Ваш милый рассказ о Вашей семье и о Вашей жизни был мне чрезвычайно интересен. И хотя я негодую на все, что мешает Вам посвящать Ваш талант литературе, даже я не испытываю сожаления: так превосходно занято Ваше время.

Моя старшая дочь почти вдвое моложе Вашей, и у нее есть сестра и пятеро братьев - нечто вроде маленькой лесенки, нижней ступеньке которой исполнился год. Они все здоровы, благонравны и счастливы. Я не богат, так как с самого начала все огромные расходы, неизбежные при моем положении, нес я один, а львиная доля огромных доходов пожиралась книгопродавцами. Но за последние три года я все это изменил, вернув себе авторское право на половину моих книг - право, уступленное мною прежде, чем я узнал, чего оно стоит, - и на несколько тысяч фунтов (чтобы их пересчитать, хватит пальцев на одной руке) обогнав мир. Наибольшего успеха я достиг с "Домби". Хотя литература как профессия не пользуется в Англии официальным признанием, должен сказать, что, судя по тому приему, который оказывало мне общество, положение ее весьма почетно и независимо. Я пришел к заключению, что, не претендуя на какие-то особые права, неизменно требовать к ней уважения, как к достойному призванию и единственному источнику средств существования писателя, значит поступать правильно и обеспечивать к себе достаточно почетное отношение. В каких бы глухих уголках Англии я ни оказывался, я всегда обнаруживал, что люди, прежде мне неизвестные, не только меня знают, но и питают ко мне дружеские чувства. И это делает меня истинно счастливым и кажется мне самым лучшим из всего, что я получаю от своей профессии.

Такое отношение меня так трогает, что я не могу не рассказать Вам об одном характерном случае. Несколько недель назад я был в Лидсе по тому же делу, которое привело меня в Глазго. По окончании собрания присутствующие без конца рукоплескали, а когда они уже успокаивались и я собрался было уйти, какой-то господин на эстраде горячо потребовал "еще одного ура в честь создателя маленькой Нелл". Вернувшись в гостиницу, я спросил у хозяйки, не лишился ли этот господин сына или дочки. Она подтвердила, что он недавно потерял малютку дочь и с тех пор эта повесть служит ему постоянным утешением. Бедный Бэзил Холл потерял маленького сына, которого нежно любил, - мне кажется, именно это и было причиной его безумия, - и где бы он после этого ни был, он писал мне о тайной тоске, снедавшей его сердце, и неизменно упоминал при этом все тот же роман. Вот так! Написав столько о себе, я начинаю бояться, что Вы раскаетесь в своем доверии ко мне. И все же, перечитав Ваше письмо еще раз, я нахожу мои излияния настолько естественными, что, просматривая их, не проявляю никаких симптомов близкой апоплексии.

В середине июля я думаю побывать в Глазго и Эдинбурге. Любительская труппа, которой я руковожу, собирается дать там несколько спектаклей в пользу Шеридана Ноулса, так как он весьма в этом нуждается. В моем распоряжении будет очень мало времени, но я все-таки надеюсь повидать Вас и надеюсь, что и Вы сможете повидать всех нас.

В Лондоне нет ничего нового. Порой нас пугают всякими слухами и страхами о чартистах, но я сильно подозреваю, что чаще всего их распускает само правительство для каких-то своих целей, лучше кого бы то ни было зная, как мало они обоснованны. Читали ли Вы форстеровского "Гольдсмита"? Не правда ли, прекрасная книга? Когда в Масселберге и его окрестностях совсем исчезнут больные? Вот тогда-то мы вместе выкурим по сигаре на крыше св. Павла. Если осенью - тем лучше, когда она

...пройдет в наряде ярком

Величественной поступью, в венке

Из листьев виноградных и колосьев,

как пишет один малоизвестный поэт.

Миссис Диккенс кланяется миссис Мойр и Вам. А я остаюсь, дорогой Мойр, искренне любящий Вас друг.

198

МИССИС УОТСОН

Девоншир-террас, 1, Риджент-парк,

27 июля 1848 г.

Дорогая миссис Уотсон!

Я думал побывать в Рокингеме уже давным-давно. Словно столетие миновало с тех пор, как, попирая сапогами сцену Хеймаркетского театра, я увидел, что Вы вошли в ложу бельэтажа и сверху вниз посмотрели на присмиревшего Бобадила. С тех пор я получал от Вас милейшие записочки и превосходнейшую дичь, но так и не узрел рокингемских цветов, а они, возможно, уже увядают!