Мистер Хилл полагает, что тюрьмы можно почти полностью перевести на самообеспечение. Но имеете ли Вы представление о том, как трудно найти сбыт продуктам тюремного труда? А знает ли он сам, что ступальные колеса работают впустую, не потому, что государство или городское управление возражают против конкуренции тюремного и свободного труда, а потому, что нельзя найти работу?

Я никогда не смогу допустить, чтобы в "Д. Ч." рассматривался вопрос о тюремной дисциплине, если в основу этих статей не будет положен главный выдвинутый мной принцип и если в них не будет выражен протест против того, чтобы тюрьмы рассматривались per se {Сами по себе (лат.).}. Любое смягчение, которое может быть предоставлено преступнику в тюрьме, в первую очередь должно быть предоставлено человеку, которого туда привела беда.

Сама по себе статья очень хороша, но в ней должны найти отражение эти два главенствующие принципа. В противном случае выйдет, что не только сам я отрекаюсь от тех взглядов, которых, как известно, придерживаюсь, но и наше издание самым смехотворным образом бросается из стороны в сторону и ведет двойную игру.

Ну, а об этой куче пустяков не стоит много говорить. "Огородные чудеса" лучше сделать отдельной статьей и назвать ее "Семена папоротника", кстати, изречение Фальстафа.

Австралийскую статью, по-моему, лучше назвать "Пропажа и находка на золотых приисках". Она тоже очень слаба.

Что касается La Galite *, то она производит впечатление прескверного перевода с прескверного оригинала, и больше мне об этом сказать нечего. Но обратите внимание на ужасающую нелепость на 89 странице, где говорится о работорговце - и это после всего шума, который был поднят из-за чертова африканца, который мирно носил свои цепи, дьявол бы его побрал. "Издание газеты в Индии" - очень забавная статья, для нас с вами. Но в ней множество вещей, совершенно непонятных и неинтересных для читателей. Все эти боргес, петит, миньон, нонпарель, корпус, марашки, макеты, оттиски и зажимы очень далеки от них, и подобный профессиональный жаргон совершенно им неинтересен.

Когда Вы получите всю сверку, пришлите ее мне, и если можете чем-нибудь улучшить номер - сделайте это. Я привожу все замечания, которые мне приходят в голову по мере чтения, не потому, что считаю возможным все исправить (за исключением статьи о тюрьмах), а для того лишь, что если возьму за правило делать так всегда, то во время моего "побега в Италию" Вы будете судить о материале с большей решимостью, одновременно и за себя и за меня, как "единый и неделимый".

О Вас:

Как Ваши глаза?

Обо мне:

Я трудился целый день.

Всегда преданный Вам.

286

МИСС ЭМИЛИ ГОТШАЛК

Лондон, Тэвисток-хаус,

2 мая 1853 г.

Дорогая мисс Готшалк! Я бы уже давно Вам написал, так как молчание мое объяснялось вовсе не тем, что я исчерпал весь свой запас советов для человека в Вашем положении и сказал все, что можно сказать, чтобы успокоить Вас и вселить в Вас бодрость. Случайности и превратности в этом мире всех нас лишают друзей, отнимают у всех нас много надежд и привязанностей, которые мы питали, создают зияющие провалы и пустоты, срывают листья и ветви с каждого дерева, под которым мы так любили сидеть.

Но путь наш неизменно ведет вперед, и мы должны им следовать, иначе мы недостойны нашего места на земле. Будет ли путь Ваш счастливым или несчастливым - зависит, мне кажется, более всего от Вас самой.

Я никогда Вас не забуду и всегда буду Вами интересоваться. Но мы живем в деятельном мире, и у каждого из нас есть свой долг, каждый наделен своей ролью. И, дорогая моя девочка, если Вы будете сидеть у дороги, предаваясь скорбным размышлениям, те, кто Вам дорог, пройдут мимо, следуя по своему, более счастливому пути, пока не скроются из виду и не исчезнут. И в старости для Вас будет плохим утешением мысль о том, что Вы могли бы составить им компанию и принести им пользу. Ведь из малых детей вырастают великаны, а из желудей - могучие дубы.

Маленькая фигурка Гебы, которую Вы мне прислали и которая стоит у меня на столе, всегда будет мне напоминать о Вас, и я всегда буду интересоваться Вашей жизнью.

Всегда преданный Вам.

287

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Булонь,

26 июня 1853 г.

...О, этот дождь, который шел здесь вчера! С моря огромными клубами наплывал туман, дул сильный ветер, а дождь хлестал потоками с утра до вечера... Дом стоит на склоне большого холма, поросшего молодым лесом. Сразу перед ним Отвиль, крепостной вал и недостроенный собор - это самое внушительное строение возвышается прямо напротив наших окон. На противоположном склоне, круто спускаясь вправо, в живописном беспорядке раскинулась Булонь. Вид прелестный. На горизонте картину замыкают гряды вздымающихся холмов. От нашего порога десять минут ходьбы до почты и четверть часа до моря. Сад разбит террасами, поднимающимися к вершине холма на манер итальянских садов. Верхние его аллеи пролегли в упомянутом выше лесу. Самая красивая часть сада расположена на одном уровне с домом, а дальше сад футов на двести поднимается по склону. Сейчас вокруг дома цветут тысячи роз и бесконечное множество других цветов. В саду стоят пять больших летних дач и - по-моему - пятнадцать фонтанов, ни один из которых (согласно неизменному обычаю французов) не бьет. Мы живем в кукольном домике с множеством комнат. Высотой он не более одноэтажного, и к крыльцу его, как на трибуну, вверх и вниз ведут тридцать восемь ступенек - одно из самых красивых проявлений французского вкуса, какое мне когда-либо доводилось видеть. Дом делится на две половины, но оттого, что на его фасаде всего четыре окна, не считая крошечного окошка голубятни, можно подумать, что в нем только четыре комнаты. Дом построен на склоне холма, и поэтому верхний этаж на задней половине - там два этажа - выходит в другой сад. На нижнем этаже очень красивый холл, почти сплошь застекленный, маленькая столовая она выходит в прелестную оранжерею, которой можно любоваться и через прозрачное стекло, вставленное в раму от зеркала над камином, в точности как в комнате Пакстона в Чатсворте; там находится еще запасная спальня, две маленькие смежные гостиные, спальни для семьи, ванная комната, застекленный коридор, дворик, нечто вроде кухни с целой системой печей и котлов. Наверху восемь крошечных спаленок, и все выходят в огромную комнату под самой крышей, которая по первоначальному замыслу предназначалась для биллиардной. Внизу великолепная кухня со всевозможными приспособлениями и утварью, хороший подвал, отличная людская и кладовая, каретник, сарай для угля, дровяной сарай. В саду есть также павильон с чудесной запасной спальней на нижнем этаже. Отделку всех этих построек - все эти зеркала, часы, печурки, всяческие украшения - нужно видеть собственными глазами, чтобы оценить их по достоинству. Оранжерея утопает в редких цветах и совершенно прелестна...