Мама жарит куриную печень на сковородке, тщательно следя за процессом, поэтому даже не оборачивается на слова, так и отвечает, занятая своими делами:

— По-твоему, у меня время есть с соседями знакомиться? Я все время работаю, Том.

Она чем-то огорчена, и Томас молча кивает, перебирая вилкой салат в глубокой миске. Что ж, он вполне может с этим вопросом разобраться и без помощи. Вернее, без помощи семьи. Он уже прикидывает, как сформулировать вопрос гуляющим днем во дворе мамочкам, когда его собственная мать неожиданно добавляет:

— Риелтор говорил, там кто-то умер. То ли отец, то ли сын… Может, и отец, и сын. Я не спрашивала особо, а он не уточнял, просто перед фактом поставил. Потому цена на квартиру была ниже — многих такие вещи, знаешь, настораживают.

— А-а-а, ясно, — он изо всех сил изображает скуку, но при первой же возможности убегает к себе.

Значит — не показалось.

Что же ему предпринять теперь?..

========== Айзек ==========

Айзек сбивается с шага. Замирает, по-птичьему склонив голову вбок. Опускает руки. Первое мгновение они кажутся ему совсем чужими и непослушными: в голове все еще звучит безнадежно испорченный танец, то, каким он мог бы быть, не нарушь некто наглый его покой. Некто, кто, похоже, ничего еще не знает про Айзека.

«Как интересно… Ну и чего ты пришел, малыш. Скучно тебе? Или просто заняться нечем?»

Айзек засовывает руки в брюки и выходит из сумрака, навстречу. Вернее, как — медленно перетекает из тени в свет, наивно полагая, что ни один из ныне живущих на Земле не в состоянии его увидеть.

Он так развлекается уже не в первый раз. Подходит к человеку, напряженно что-то высматривающему на этаже, близко-близко, наклоняется вперед, вглядываясь в его сосредоточенное лицо. Улыбается едко. Пьет дыхание.

Иногда — просто смотрит, наблюдает. А иногда — не совсем. И вот когда случается это «не совсем», человек или пугается до усрачки (один, помнится, даже наложил в штаны с испуга), или теряет нечто важное. Покой.

По ком звонит колокол? — неправильный вопрос. Спрашивать надо — кто звонит?

Звонит Айзек. И крысы разбегаются по норам. Боятся, трясутся или… просто не замечают. Последнее — чаще всего.

Но этот — другой. И в глазах Айзека проскальзывает интерес. Мальчишка, кажется, его… видит? Чувствует? Или что?

Это настолько необычно, что Айзек против обыкновения не хочет, чтобы тот уходил. И уж тем более, не хочет его напугать. Но, видимо, поздно.

Сосед снизу срывается в бег, только пятки сверкают. Айзек чувствует, как бешено бьется в его груди сердце, перекачивая кровь. Как бьет в мозг адреналин, подстегивая нервную систему. Как работают мышцы. Как хрустят суставы. Он чувствует липкий страх. Но помимо страха, есть что-то еще. Что именно — Айзек пока разобрать не может. Все происходит слишком быстро.

— Эй, тихо ты! Шею не сверни!

Но куда там. Парнишка перескакивает через ступени. И бежит, бежит…

Айзек ловит себя на мысли, что любуется им.

И вот это — действительно странно.

«— Призраков не бывает.

— В твоем воображении — нет, но если в них кто-то верит, то они есть».

Неужели?..

Айзек срывается следом. Он быстрее, он не обременен тяжелой человеческой плотью, но он — не успевает. Дверь с громким звуком захлопывается прямо перед его носом. Несколько мгновений Айзек тупо смотрит на нее. Неверяще. Удивленно. Как так вообще? Кладет ладонь на гладкую железную поверхность. И… ничего.

Этот дом под надежной защитой. Пуша знает свое дело.

Айзек качает головой, посмеивается. Уходит. Растворяется в воздухе.

Ему надо подумать.

***

Что это вообще было?

Он мечется по квартире, буквально не находя себе места. Разговаривает вслух, активно жестикулирует, спорит сам с собой и сам же с собой соглашается. Он очень возбужден. Он хочет встретится с ним еще, поговорить. Хотя бы просто поговорить. Айзек так давно ни с кем не разговаривал, что теперь при одной мысли об этом ему становится больно. И это тоже — так по-новому.

Что же делать? Что делать?

Внезапно он останавливается. Запрокидывает голову и начинает хохотать.

Он явно сошел с ума.

Но почему бы, собственно, и нет?

***

С момента его смерти прошло полгода. Он бродит неприкаянным призраком по кладбищу, вернее, по тому жалкому клочку земли, который стал его кладбищем. Пустырь возле дома. Сюда выводят гулять собак. Здесь, в овраге, собирается молодежь потусить. Жжет костры и несет всякую пубертатную ахинею. Иной раз даже трахается. Но Айзеку-то какой с этого толк. Он прикован к своей могиле. У него на ноге — тяжеленная цепь, похожая на те, которыми удерживают особо норовистых лошадей. Он ничего не может сделать. И в жару, и в холод, и в дождь, и в снег. Он здесь. Ему очень одиноко. Ему очень страшно. И если бы он был способен умереть еще раз, он с радостью бы умер, но…

— Эй, ты. Да-да, я к тебе обращаюсь. Сопли жевать не надоело?

Сначала Айзек думает, что это опять кто-то пришел, кто-то из живых, и пропускает слова мимо ушей. Лежит себе на земле, свернувшись в клубок, смотрит в небо. Но после того, как в него летит пинок — прямо под ребра — мир делает кульбит. Айзек вскакивает, ошарашенно глядя на него.

Высокий, полный, с всклокоченной бородой и рваной раной поперек рожи — лицом назвать это язык не повернется. Рожа смотрит прямиком на Айзека и скалится провалами зубов.

— Ну слава Господу, признал. А я уж думал, что буду век тут с тобой торчать.

Его начинает корчить. До Айзека не сразу доходит, что тот просто ржет. Над ним. И на своей «тонкой» шуткой.

— Проваливай…

— Ну уж не-е-ет. Знаешь, я тут частенько гуляю, по старой памяти. И вот все думал, что за олух тут валяется, как прикованный. А это ты. Не узнаешь? Не узнаешь… Хм. Ну и хрен с тобой. Пойдем, покажу кое-что.

— Я не могу.

— Не можешь или не хочешь?

Рожа снова начинает ржать. Только на этот раз закатываясь еще сильнее, так, что из пробитой башки начинает вылезать нечто, подозрительно напоминающее мозг.

К горлу подкатывает тошнота. Айзек качает головой и отворачивается. На глазах выступают слезы. Ему так жалко себя, а еще этот… хрен с горы.

— Упрямый осел! Ты хочешь порвать цепь? Пиздец, правда, что ли? Ну приплыли… Ты! Ты продолжаешь считать себя живым. А это хуйня. У тебя нет тела, сынок. Все-е-е в твоей засранной голове… Хочешь что-нибудь сделать — сделай это силой мысли. Соберись, хуйло мелкое! Или оставайся тут навечно. Ха-ха-ха!

***

Айзек закрывает глаза. Представляет себе Томаса, таким, каким он его видел там, на площадке. И… просыпается во сне другого человека.

Поначалу он даже не верит, что у него получилось. Вокруг на многие мили тянется пустыня. Огромные барханы. Жара. Горячий ветер, бьющий прямо в лицо. И чей-то трудноуловимый шепот. Просьба о помощи.

Айзек идет вперед, краем глаза замечая, как совсем близко от него проносится табун белых лошадей.

Лошади в пустыне, да вы шутите?

Они разбиваются с шумом морского прибоя о барханы. Только пена еще какое-то время белеет на песке, пока окончательно не впитывается или не испаряется. Кто ж разберет-то.

Небо неподвижно. На нем — ни облачка. Зато очень много звезд, хотя, судя по свету, в пустыне день.

Но Айзеку все это не кажется странным. Сон на то и сон, чтобы быть немного — или, наоборот, много — сюрреалистичным.

Он с любопытством смотрит вокруг, на все то, что породило сознание парня. Достает сигареты, прикуривает и наконец видит его самого.

Томас сидит, обхватив колени, и раскачивается из стороны в сторону.

Айзек подходит ближе, садится рядом. Молчит. Курит. Смотрит на него.

— Томас, прости. Я не хотел тебя пугать. Меня зовут Айзек. Я твой друг… Запомни это имя, пожалуйста.

***

Айзек ждет Томаса. Он почему-то уверен, что тот обязательно сегодня придет. И он действительно приходит. Топчется под дверью, высматривает, вынюхивает, любопытствует. И… не видит.