Сон прост и загадочен. И началось все... С чего началось? С трамвая. Григорьев его догонял. Потому что... забыл в трамвае портфель!

Учитель на мгновенье оторопел, потому что ему показалось, будто портфель пропал только во сне. Но проснувшись, он искал его и нигде не обнаружил, ни в квартире, ни в школе. Реальный портфель уехал в приснившемся трамвае. Это было головокружительное мгновенье. Учитель вдруг почувствовал, что оказался в каком-то призрачном состоянии. Наверное, то же чувствует космонавт, когда притяжение земли ослабевает и он начинает парить в невесомости. Это длилось миг, полсекунды, учитель оглянулся, как бы ища опоры, на посетителей и увидел их, сидящих друг против друга возле фантастического самовара, в котором отражался весь чайный погреб, - и отраженные столы были непомерно растянуты и кривы, потолок горбатился и загибался в бесконечность, электрические светильники тлели на выпуклых, страшно далеких стенах, как тусклые звезды, а носы разговаривающих мужчин то и дело сливались, и было похоже, что за столом сидит двухголовое и четырехрукое существо, соединенное толстой красноватой кишкой, по которой переливается словесная смесь, и это искаженное пространство истинно, и стены на самом деле очень далеки, и учитель сейчас встанет и покатится по вспученному полу к далекой двери и вывалится в мир, где все возможно.

Но тут же он подумал, что портфель исчез на самом деле в трамвае, на котором он возвращался из школы домой, а во сне это просто повторилось, эта мысль притянула его к земле, учитель обрел равновесие. Эта пропажа просто отразилась во сне, как в зеркале. И действительно. Учитель улыбнулся. Он представил свой грубый тяжелый облупленный и потрескавшийся потертый портфель со сломанным замком, с ручкой, обмотанной изолентой, - разве чудовищный портфель мог попасть в это нечто, сотканное... Ученые не могут проникнуть в сон с помощью своих хитроумных приборов, увенчанных тонкими, как волос, серебряными электродами. А тут - портфель из черной толстой кожи, с тетрадями, учебником, шариковой ручкой, огрызком карандаша, с хлебными крошками...

Вместительный был портфель. В него можно было положить несколько толстых книг, стопку тетрадей и - зайдя по дороге из школы в магазин - банку свекольника, бутылку кефира, батон я еще что-нибудь.

Мужчины у самовара заговорили громче. Они беспощадно матерились. Вот этого учитель терпеть не мог.

Он сложил газету и сунул ее за пазуху, застегнул плащ, взял свою шляпу, встал и, аккуратно пройдя мимо охмелевших, духовно испражняющихся мужчин у самовара, открыл дверь и по каменным ступеням поднялся в мартовский город.

Черные деревья отражались в лужах.

По дороге в книжный магазин Григорьев повстречал одного старого знакомого. Они постояли пару минут, задавая друг другу обычные в таких случаях вопросы о делах, о семье и проч. Григорьев сказал, что потерял портфель и вот идет покупать учебник, знакомый посоветовал обратиться в бюро находок, и, обменявшись рукопожатием, они разошлись.

Учитель спустился до середины улицы Б. Советской, ведущей вниз, в речную долину. Зашел в магазин. И на прилавке увидел учебник. Учитель заплатил в кассу, отдал чек продавщице.

- Завернуть? - спросила девушка.

- Нет, спасибо.

Учитель взял новенький учебник, но тут же вспомнил, что портфеля-то нет, и с извиняющейся улыбкой попросил завернуть книжку.

- А то, знаете, дождь или снег.

- Да, конечно, - откликнулась девушка. Она ловко обвернула учебник толстой бумагой кофейного цвета и протянула его учителю.

- Хорошая бумага, - сказал учитель, погладив ладонью бумагу. - Дождь не проймет.

- А вы купите пакет, - посоветовала девушка.

- Пакет? Нет, спасибо, мне тут близко, и так донесу.

Денег оставалось всего несколько копеек, какой еще пакет. Учитель вышел из магазина.

Ну что ж. Домой.

Учитель пошел назад, вверх по улице Б. Советской, шумной, людной, машинной, с испорченным воздухом, - машины лезут вверх и сильно коптят.

Учитель поднялся до гостиницы. Возле гостиницы стоял ряд красно-белых телефонных будок, и, взглянув на них, учитель вспомнил совет старого знакомого. Действительно, надо позвонить. По крайней мере, чтобы больше не думать и окончательно похоронить портфель. Учитель свернул к гостинице, вошел в железную будку с выбитыми стеклами и стойким запахом мочи, снял трубку, узнал в справочном номер телефона и набрал его. В трубке послышался вежливый мужской голос. Бюро находок? Учитель объяснил причину звонка. Мужчина вежливо ответил, что, к сожалению, бюро никаких справок о найденных вещах по телефону не дает, следует прийти по такому-то адресу и узнать, есть в бюро эта вещь или нет. Учитель попросил повторить адрес и, достав газету, ручку, записал его.

"Ну что ж, стоит сходить, это не так далеко", - подумал учитель. Тяжело хлопнула дверь будки.

Портфель, конечно, стар. Но прочен. Вместителен. Да и в том, что он изрядно потрепан, есть свой смак. Недаром изощренно утонченные японцы специально наводят на новую мебель и различные вещи старость. В самом деле, новая вещь как-то не вписывается в этот старый мир, выделяется, нарушает гармонию, раздражает. Учителю, например, всегда хотелось вываляться в пыли, если он надевал что-то новое: рубашку, костюм. Ну или хотя бы потереться о какую-нибудь стену. Или просто постирать вещь, помять ее в горячей воде, смыть новизну.

Есть что-то неприличное в новизне. А портфель - благородно стар. Истинно учительский портфель. И разве можно сравнить старый благородный портфель с пошлым новым полиэтиленовым пакетом? А ведь именно с пакетом придется ходить, если в бюро портфеля не окажется. Портфели стоят дорого. А платят учителю чуть больше, чем получает пенсионер. И жену надо одевать... Многие из школы уходят. Но куда пойдет Григорьев? Вышибалой в кооперативное кафе, как физрук Рогов? Или возить в Польшу утюги и водку? Говорят, прибыльное дело. И захватывающее. Люди даже основную работу бросают. Охота пуще неволи.

Да, настала пора большой охоты. Но Григорьев учитель, а не охотник. Ему нравится эта работа. Просто нравится, и все. Днем учительствовать, а по вечерам, когда школа пуста и величественна, предаваться тайной страсти: изрыгать хлад и пламень. И кто знает... Да, кто знает. Годы не те? Ну... Один американец лежал на берегу Атлантического океана, лежал, глядя на облака, - а пошел ему пятый десяток - и он встал и стал Пушкиным США. Его озарило, и он написал великую вещь. Надо просто ждать, терпеливо ждать. Кто знает, чем все это кончится. Все может измениться в одночасье. Ляжешь спать и проснешься знаменитым, как этот американский Пушкин. Заснешь учителем Григорьевым, а проснешься русским Данте. И оденешь жену в меха. Директор школы уже не посмеет говорить тебе "ты". И Лев Лебедев будет иметь глупый вид, потому что он не может не язвить, а как тут язвить, если перед тобой Данте. Нет, не позавидуешь Льву Лебедеву. И всем остальным. Столько лет трудились бок о бок, а и не подозревали, что под носом у них расцветал талант. Слепцы. И подруги жены будут пришиблены, а опомнившись, начнут строить глазки. Родственники жены полезут с коньяком и цветами. Ее высокомерный брат, ездивший в Париж, - первый.

Кстати, Григорьев тоже отправится за границу, но не в этот пошлый пресловутый Париж, а в город вечный - в Рим. И он еще посмотрит, брать ли с собою жену. И скорее всего не возьмет. А вот обзаведется в вечном городе подругой, стройной римлянкой, какой-нибудь Пиррой: "...с тобою кто в гроте сладостном, Пирра? Для кого косы рыжие распускаешь хитря?" Для учителя Григорьева, русского...

"А почему, собственно, Данте?" - вдруг спросил себя Григорьев.

Он замедлил шаг и слегка похолодел от предчувствия...

Потому что сон.

Но, кажется, во сне не было ничего такого. Бюро, чай, чиновник. Мягкий, лысоватый, круглолицый. Очень вежливый. Чертовски вежливый. Гм.

И все-таки во сне были какие-то намеки. Какие?

Учитель не мог припомнить. Но было что-то, что заставляло его думать о Данте. Хотя это необъяснимо.