Изредка женщина вызывала к себе Стратега - глубокого старика, командующего войском ещё со времён нападения Марция-старшего на Царство. Он был готов терпеть молодую Царицу потому, что уважал волю покойного Гермагора, но только терпеть, не больше. Его уважала армия, и Керкира старалась заручиться его поддержкой. Он был невыносим: упрям, брюзглив, всегда говорил, что думает, и любил притворяться глухим - женщине требовалось всё её дипломатическое искусство, чтобы выдерживать его общество. Но сейчас было жизненно важно подготовить почву к набору и обучению новых войск.

О Птерелае доходили противоречивые новости. То ли он набрал себе пятитысячную армию, то ли под его знамёнами не больше трёх сотен человек. То ли половина городов готова сдаться ему без боя, то ли он хочет обойти их и двинуться сразу на столицу. Точно было, что он собирает себе людей на восточной границе и рано или поздно перейдёт к активным действиям.

Как не хотела Керкира избегать Авла Марция, она покорно отдавала ему вечера. С каждым днём приближавшимся к дате годовщины он становился всё более нервным и нетерпеливым. Он хотел дать Царице время, он был доволен её обществом, но из-за моря приходили неутешительные вести, будто Терций Аквилий собирается в ещё один поход против Кортоса уже в этом году.

═

═

Наконец, настал день годовщины.

После стольких утренних бдений Керикира по привычке проснулась рано и почувствовала себя неуютно. Поминовение было запланировано на полдень - время, когда день переламывается напополам, когда души уходят из этого мира. Боги слушают людей особенно внимательно.

Женщина поднялась и вышла на балкон. Город тихо спал. Было прохладно, даже немного зябко. На востоке, там, где Птерелай собирал своё войско, чтобы повести его на столицу, начинало слабо светлеть.

- Выглядит величественно, согласна.

Керкира вздрогнула, но не обернулась. Конечно, это была Талия. Она всегда вставала раньше, и умудрялась подкараулить пробуждение Царицы.

- Ты когда-нибудь переучишься подкрадываться?

- Ничего не могу с собой поделать, ты же знаешь.

- Ты специально?

- Да.

Керкира улыбнулась. Талия была умна и подготовлена. Пожалуй, она со временем даже лучше самой Царицы подошла бы на роль Верховной Жрицы. Только ей не повезло с родителями. Впрочем, с тем, кому не повезло, можно было бы поспорить. Родители Талии хотя бы были живы.

- Гляжу на это небо, - помедлив, сказала Керкира, - и у меня такое ощущение, будто сегодня должно случиться что-то важное. Такое покалывание в воздухе.

- Ты всегда слишком серьёзно воспринимала всю эту храмовую мистику. Тут холодно, ты голодна и не спала толком. Пойдём внутрь.

Керкира обняла себя за плечи и покачала головой.

мПогоди. Хочу посмотреть на облака. - сказала она, всматриваясь в далёкую тучу, которая собиралась на горизонте над морем, - Эх, если бы голод и холод были моими единственными проблемами.

Судя по ветру, туча не собиралась двигаться в сторону берега.

- Ты не хочешь, чтобы твоей первой проблемой был голод. Поверь мне. - сказала Талия чуть холодней, чем обычно. А потом - мягче, - Владычица, ты не представляешь, сколько проблем не смогут решиться без тебя этим утром в Храме.

Керкира вздохнула и повернулась к девушке.

- Похоже, придётся приступить к ним, пока не случилось какого-нибудь потопа.

Они вышли с балкона и не увидели, как холодное серое небо стало окрашиваться в тёплые цвета.

═

═

Белые колонны Храма сияли в лучах полуденного солнца. Площадь перед громадными ступенями была наполнена народом, стоял шум говора сотен голосов. Казалось, вся столица собралась в одной точке.

Две лошади, вороная и золотая, везли Керкиру в открытой колеснице через это гулкое людское море. Они двигались медленно, в гору, так что женщина могла сполна ощутить кожей человеческую стихию. Все эти лица, глаза, судьбы, зависели от неё. Каждый смотрел на неё, с надеждой, со страхом, со злостью. Это чувство захлёстывало её с головой, отдавалось болью в груди, жаром на коже.

Внешне же Верховная Жрица была совершенно спокойна. Твёрдой рукой она управляла ритуальной повозкой. Они должны были видеть, что такой же рукой она может править самим переходом дня на ночь. Останови она колесницу, солнце замерло бы в небе.

От того, сможет ли она внушить людям это, сможет ли завладеть их сердцами, зависело всё.

А вот и ступени. Керкира вышла из колесницы и, ни на секунду не прекращая движение, начала подниматься. Сорок два тяжёлых шага. Солнце и тысяча взглядов жгли обнажённую спину.

"Что же, ты сама хотела, чтобы сюда пришёл каждый. Наслаждайся теперь", - сказала она себе в тот момент.

Восхождение═подошло к концу. Остановившись на площадке перед входом, на границе между тенью храма и лучами солнца, Керкира обернулась и осенила толпу знаком, которым родители благословляли детей, а братья и возлюбленные друг друга. Это пришло само собой, этого жеста не было в традиции. Люди притихли, некоторые склонили головы.

Верховная Жрица вошла под своды храма.

Белые стены поднимались ввысь, будто бы доходя до самых небес. Огромное пространство было заполнено людьми - и тишиной. Послушницы и жрицы стояли безмолвно, словно огромная космическая свобода, открывавшаяся в стенах Храма, давила на них, заставляла притихнуть. Либо они были хорошо научены.

Ощущение, которое Керкира испытывала, напомнило ей о том, как она в первый раз вошла под эти могущественные своды. Что-то несоизмеримо больше её, важнее её открылось напуганной девочке с покрасневшими глазами. Что-то обещало изменить её жизнь, изменить всё, если той хватит смелости и воли пройти по этой дороге.

Она прошла прямо, как и было должно, до места в центре залы. Когда звук её шагов стих, и во всём Храме, а казалось, что и во всём мире, наступила тишина, Царица запела. Её голос, чистый и громкий, нёс слова о скорби и печали, о величии и славе, о посмертном покое и тяготах жизни. Когда песня была спета один раз, её подхватили ближайшие к Керкире жрицы, мелодия стала сильнее, крепче. Всё больше и больше голосов присоединялись к ней.

Многократно усиленная сводами Храма, эта песня-плач сначала вырвалась из него на площадь, а потом покрыла собой весь город. Люди слышали, как с высоты, казалось, преднебесной, из дома богов, доносились горние звуки. Их издавали не рождённые земными матерями, такую величественную скорбь могли испытывать только высшие, непознаваемые.

Чин поминовения продолжился. Двигаясь как единое целое, жрицы начали обход невидимой могилы царя и его семьи. Единство звучания, унисон распался на многоголосие: жрицы звенели бубенцами, шептали, говорили, напевали сакральные слова. Прощание, призыв, восхищение, осуждение за ранний уход переплетались, как нити, образуя одно полотно.

Эта часть могла продолжаться сколько угодно долго, и Керкира не спешила её заканчивать. Не только потому что так было правильно скорбеть по умершему царю. Она сама хотела погрузиться в эту печаль, достичь самых глубин скорби, хотела позволить себе не отпускать своего отца, не прощаться с ним навечно.

И полотно тянулось, не кончалось, становилось крепче, крепче, чем металл и вековое вино. Даже самые стойкие и самые пустые восприняли это. Никто из пришедших не смог удержать слёз.

Завершив очередной круг, Верховная Жрица осознала, что места для скорби внутри неё больше не осталось. Тогда она остановилась и начала третью часть обряда. Конец был создан с целью принести успокоение в сердца провожающих и позволить умершим покинуть чертоги живых беспрепятственно. К счастью, ведущая роль отдавалась хору, так что жрица могла позволить себе немного отдохнуть, следя за текстом вполуха и произнося необходимые фразы без вовлечения.

Лишь в самом последнем песнопении, когда отдавалось последнее прощание, она снова вошла в поток, закончив с той же силой, с которой начинала.

Пришло время самого главного. Керкира вышла из Храма. Она остановилась у самых громадных ступеней, сияющая в белом траурном платье, в обнимавших её лучах света. Перед ней была толпа - притихшая, сконфуженная. Никто не знал, что будет дальше, и как следует себя вести.