— Вот говорят — ужин отдай врагу. У меня врагов до черта, а ужин свой никто ни разу не отдал!

Раздатчица была молодая, некрасивая и замкнутая. Вникать в ее суть Антоныч не стал и лишь спросил, уже подняв свой рюкзачок:

— Ну и где же здесь Колькин ключ?

— Как где? Вот это и есть Ключ, — ответила она с некоторым недоумением.

— Да знаю, — отмахнулся Антоныч, — сам ключ где? Ну, родничок. От которого название пошло.

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами, — у реки, наверное.

Антоныч вышел на улицу, угадал направление, обошел по отмостке ближний дом и увидел пустое пространство, где изрытое, где заросшее кустами, метрах в двухстах оборванное рекой и вновь возникшее в отдалении. Он перебросил рюкзачок через плечо и пошел к берегу.

Там над обрывом пологой горкой лежали бревна. Он подошел и сел на толстый, плохо ошкуренный ствол.

Он вдруг почувствовал пустоту и усталость. Ехал, старался, все же цель была. Теперь достиг. Вот он, Колькин ключ. Все.

Антоныч посмотрел на довольно широкую реку, в сумерках тугую и темную, на тяжелую черноту тайги вдали, привычным медленным взглядом прошелся по стройке, чтобы разом охватить ее и понять, и вдруг резко обернулся к реке.

Стройка как стройка, сказал он себе. Чего ее понимать? Вот тебе река, вот лес. Природа. Туда и смотри.

Он ценил в себе жесткую хватку взгляда, рентгеновскую точность оценки — это пришло недавно, стоило дорого и теперь помогало жить. Вокзалы, попутки, ночлеги — там просто необходима была трезвая пронзительность, понимание с первого взгляда. Но здесь — другое. Может, и не пересадка, может, жить придется. Берлога. Нора. Прийти в себя, встать на ноги. Надо! А то, глядишь, и отпуск кончится, подумал он и усмехнулся.

Два года назад судьба подкинула ему это название:

«Колькин ключ». Месяц назад вдруг решился, двинулся в путь и вот добрался — ловко, умело, можно даже сказать, красиво, ни разу, как и было задумано, не потратившись на билет. Необходимости в столь строгой экономии не было, зато удлинился путь и создавались ежедневные трудности, которые приходилось преодолевать: эти временные стимулы, при всей их игрушечности, удерживали на плаву. Теперь игра кончилась.

Он свел брови, снова отпустил. И этим движением лицевых мышц как бы смахнул с себя простоватую покладистость, так помогавшую в чужих домах, в поездах и кабинах машин, покладистость, позволявшую легко и сразу включиться в мысль собеседника — он даже думать начинал чужими словами…

Ладно, сказал он себе, добрался, и слава богу. Может, что и получится. Завтра поглядим.

Между тем стемнело. Он медленно выкурил сигарету, поднялся и пошел вдоль берега. Проблема ночлега не волновала: в городе, где столько общежитий, на улице не спят. Просто стало холодновато, а ему вроде бы обещали костер. Где-то здесь, поблизости. На берегу. Не доходя Северного Ледовитого океана.

Он услыхал голоса и сквозь кустарник вышел к кострищу. Слабо пахло гарью. На довольно высоком берегу вокруг пепельного круглого пятна собралось с десяток ребят и девушек. Каждый был занят своим.

Рослый парень в красивой нейлоновой куртке выкладывал хворост по-особому, домиком, а помогавшая ему девушка в модненьких, черного вельвета брючатах, худая и лохматая, сворачивала газету в жгут.

Две другие девушки хозяйничали — мыли картошку, резали хлеб и колбасу на бутерброды. Кто-то у реки шумно споласкивал ведро. Кто-то хрустел сушняком в кустарнике.

А возле кострища на самодельной лавочке недавний знакомец — тощенький, с белесыми волосенками парнишка — решал личную проблему: пытался пристроиться к мясистой девчонке, толстощекой, с неприступно поджатыми губами. Уже по просительной интонации ясно было, что малому не светит.

— Свободно? — спросил он, хотя уже сидел рядом с ней.

— А тебе какое дело?

— Да нет, если ты думаешь…

— Не думаю и думать не собираюсь, — с достоинством ответила девчонка и еще больше надулась.

Кубышка, подумал Антоныч, с какой стороны ни глянь, кубышка, а ведь тоже кому-то нужна.

Он сел на край лавки, сел удобно, нога на ногу, под локоть приспособив рюкзачок. Ему тут понравилось. Понравилась и деловая компания, и груда хвороста, ждущая спички, и картошка, ждущая золы, и растущая горка бутербродов. Хорошее место Колькин ключ!

Те двое заметили рядом незнакомого человека. Белесый парнишка при свидетеле вовсе замолчал.

Антоныч спросил, подмигнув:

— Нарушил компанию?

Кубышка смерила его взглядом:

— А у нас, к вашему сведению, никакой компании нет. К вашему сведению, просто сидим на лавочке.

— Ну-ну, — сказал Антоныч. Потом обратился к белесому пареньку: — Видишь, вот и пришел на ваш костер.

— И правильно! — одобрил тот с преувеличенным воодушевлением: после жалкого разговора с кубышкой ему было приятно хоть что-нибудь произнести решительным тоном.

— По этому случаю не худо бы познакомиться, — сказал Антоныч, — а? Как твое мнение?

— Тут почти все наши, — зачем-то объяснил белесый. — Вот эти вот, у костра, — Олег и Даша. С бутербродами — Раиса. Я — Павлик. А она, — он кивнул на кубышку, — Маша.

— Ну, раз она Маша, — сказал Антоныч, — то и я Коля.

— А отчество? — процедила Кубышка, презрительным тоном отодвигая непрошеного знакомца на положенное его возрасту отдаленное место.

Коля миролюбиво развел руками:

— А отчества в данный момент нет.

— Куда же оно девалось?

Он посмотрел на ее надутую физиономию и позволил себе малость поразвлечься:

— Куда все девалось, туда и отчество. Без него жить легче — вроде еще молодой, все впереди. А то копишь всю жизнь — отчество, деньги, чины, вещички, репутацию, а накопил — глядишь, уже на столе и руки крестом. Без отчества спокойней.

Парень с ведром воды вернулся от реки. Девушки наделали бутербродов. Одна из них крикнула костровому:

— Ну, скоро ты там?

Голос был громкий, начальственный.

— Перебьешься, — ответил парень, возившийся с костром.

Коля негромко посоветовал:

— Шалашик повыше сделай. И к ветру повернись спиной.

Тот, не оборачиваясь, спросил:

— Еще указания будут?

Девушка в вельветовых джинсиках сказала:

— Олег, не заводись. Человек говорит, значит, знает. Ей парень не ответил. Насвистывая демонстративно и зло, он снял куртку и стал махать ею, раздувая пламя. На этот раз прутики взялись, костер, хоть и медленно, разгорался.

Коля спросил белесого Павлика:

— Земляки, что ли?

Тот кивнул:

— Ага. Мы вот трое — я, Даша и Олег. Еще подойдут. Каждый четверг тут собираемся.

— Пикничок?

Парнишка снисходительно усмехнулся:

— Не, у нас сухой закон. Даже вино только по праздникам… Песни поем, разговариваем. Картошку печем.

Кубышка так и сидела между ними, разговор шел как бы сквозь нее. Как вести себя в такой ситуации, она не знала и на всякий случай презрительно оттопырила губы.

Коля спросил:

— А посторонних погреться пускаете?

Павлик ответил, прикрывая гордость будничной интонацией:

— А у нас тут нет посторонних. Пришел — значит, свой. Картошки на всех хватит!

Он хмыкнул, будто вспомнил смешное:

— Раз охотник пришел, совсем оборвался в тайге. Мы ему сапоги дали. Потом девушка — смысл жизни искала.

— Нашла? — поинтересовался Коля.

— Вроде все нормально, в столовой работает… Не, многим помогли. А как про наш костер в многотиражке написали…

— Да вранье все это, — уверенно бросил парень в красной куртке, Олег. Он все же разжег костер и стоял теперь во весь рост, длинной палкой пошевеливая хворост, — ладный, плечистый, тело как пружина.

— Что вранье? — переспросил Павлик и весь подобрался.

— Да все, — сказал Олег. — Многотиражка. И вообще вся эта благотворительность. Надо же где-то собираться!

— А что, кому-нибудь в чем-нибудь отказали? — с вызовом спросил белесый.

— Олег, хватит, — негромко проговорила девушка в джинсиках.

— Нет, ты скажи — отказали? Тунеядец приходил — в общагу устроили? Сам же, кстати, устраивал! — уличил он.