Проходя по центральной улице, спросил я у девчонок из местного сельхозколледжа : знают ли в честь кого улица названа — Розы Люксембург?
Те хихикнули, блеснув белыми зубками:
— Да в честь какой-то международной… «прости-господи»!..
А уж кто такой по соседству Лассаль, ни каждый здешний учитель истории наверно ответит.
Эх, погуливали когда-то наши предки по Соборной, назначали свидания на тихой, утопающей в кустах сирени, Старомещанской, в воскресный день шли на службу в храм по Никольской. ..
Отреставрировали у нас недавно часовенку, освятили для верующих, в угловом здании бывшего горсовета открыли воскресную школу. Красивыми такими большими буквами на стене ее название написали.
А чуть выше старая вывеска-указатель: улица Коммунистов.
Присоседились.
Портфельчик
Семейство причащается Святых Христовых Тайн. Две девочки постарше уступают первенство младшей сестре. А та извивается ужом на руках у худощавого папы, мотает головой туда-сюда, плотно сжимая губы — ложечкой с причастием не попадешь.
— Да поставьте дочку на ноги, в конце концов! — говорит батюшка папаше. — Не младенец она у вас!
Девчонка уже не угрюмо и испуганно, а с некоторым настороженным интересом смотрит на батюшку снизу вверх. К спине непослушной рабы божией, словно блин, прилепился крохотный игрушечный портфельчик.
— О, сегодня знаменательный день! — нашелся священник. — Причащаются все, кто с портфельчиками!
И надо же — девчонка сразу свой рот нараспашку, как галчонок!
Подумалось: а что если бы не только дети, но и взрослые дяди и тети с портфелями причащались почаще! Может, тогда и жили бы все в России лучше…
Дань моде
Молодой священник отец Сергий пришел сам не свой:
— Пригласили меня освящать «новорусский» особняк… Час уж перед обедом. В вестибюле юная дамочка встречает. В одной прозрачной «ночнушке», коротенькой, по самое «не могу». Этак, спросонок, щебечет: «Вы работайте, работайте! Если я вам мешаю, то на балкончике пока покурю».
Освятил особняк отец Сергий, водичкой везде в комнатах покропил, от прелестей дамочки-хозяюшки стыдливо глаза отводит.
— Понимаете хоть — зачем вам это освящение жилища? — спрашивает.
— Так модно же! — удивленно округляются глазки с размазанной косметикой. — Чем я хуже других?!. А вы получили за свою работу, так молчите!
Без греха
Благообразного вида старушонка священнику:
— Ой, батюшко, хотела бы причаститься да все никак не получается!
— Иди на исповедь! — отвечает ей молодой батюшка. — Знаешь, что в Чаше-то находится?
Старушонка хитро поглядывает, почти шепчет заговорчищески:
— Знаю… Да только не скажу.
— Евангелие читаешь? — продолжает допытываться священник.
— На столе всегда лежит, — ответствует бабулька.
— Так читаешь?
— Так на столе-то оно ведь лежит!
— Много грехов накопила?
— Ох, батюшко, много-много! — сокрушенно всплескивает ручками старушка.
— Перечисляй тогда!
Бабулька задумывается, вздыхает вроде б как с огорчением:
— Да какие у меня грехи? Нету…
Пост
Полуслепой, вдовец, давным-давно «за штатом», хромой отец Василий ковыляет помаленьку с базара. В авоське-сетке в крупную ячейку, болтающейся в его руке, просматривается мороженая куриная тушка.
Кто-то из новоявленных «фарисеев» радостно, с показным сокрушением на роже, бросается к старику:
— Батюшка, ведь — пост!
Отец Василий останавливается, скорее не зрением, а по звуку голоса находит укорившего его, и обстоятельно изрекает:
— У кого — нет, у того и пост!
Ни пуха ни пера
Молодой батюшка собирается на сессию в семинарию.
Литургия отслужена, проповедь кратка.
— Простите, дорогие прихожане, спешу на поезд, буду на сессии экзамены сдавать.
— Ни пуха ни пера вам! — звонко, на весь храм, восклицает какой-то малолетний шкет.
Батюшка смущен: ну, в самом деле, не посылать же пожелавшего ему успехов пацана туда, куда православному ни в коем случае не надо…
Но, отдадим должное: два десятка экзаменов и зачетов сдал священник почти на одни пятерки.
По времени
Местный юродивый Толя Рыков сидит на паперти храма, как обычно, лопочет что-то взахлеб. Нет-нет да и проскочит в его речах крепкое словцо.
Солидная дама, выходя из храма и все-таки, видать, собирающаяся пожертвовать Толе копеечку, сожалеющее-брезгливо поджимает подкрашенные губы:
— Какой он у вас блаженный? Вон, как матом ругается!
Опрятная старушка рядом отвечает:
— Так это он по топеришному времени…
Всё-таки польза!
Бабулька тащит батюшке связку сухих позеленевших баранок:
— Хотела вот поросенку отдать… Да ты возьми! Хоть помолишься о мне, грешной!
Фанатка
У казначеи осторожно интересуются насчет премиальных накануне праздника Пасхи.
— Вот посмотрите сами, сколько у нас при храме работников! — с укоризною трясет дородная старушенция листом ведомости на зарплату со списком фамилий перед удрученно повесившими носы просителями. — И всем подай! А прихожане много ли приносят…
Через полчаса за обедом в трапезной казначея заводит разговор о юбилейном концерте Аллы Пугачевой:
— Это же моя любимая певица! Жаль, что концерт по телику полностью посмотреть не удалось, в двенадцать ночи надо было молитвы вычитывать. А как там Филя выступал…
Суровая старушенция умильно закатывает глазки…
Вот когда надо бы было о премии выспрашивать!
Не в то русло
Батюшка Василиск, еще не совсем старый, «полтинник с хвостом», но фигурой — разбухшее тесто, уже на инвалидности и в церкви за «штатом». Приболела у него, а вскоре и преставилась мать, и некому стало для великовозрастного чада готовить, стирать, всячески его обиходить.
По воскресным дням отец Василиск неизменно приходил помолиться в храм, и давние старушонки-прихожанки начали подмечать, что батюшка-то стал все больше походить на неряшливого бомжа. С подачи их, сердобольных, и развернулась за отцом Василиском «охота»…
Резко выделилась Инга Ибрагимовна из почтенного возраста дам, что в приживалки к нему определиться попытались. Те кандидатки и выпить-пожрать не дурочки, и благосостояние их детей и внуков — первая забота, а сам-то батюшка уже на заднем плане, к его просторной квартире досадное приложение.
А Инга Ибрагимовна попросту пригласила к себе в гости.
Вот и пошли отец Василиск вместе со старым приятелем, таким же холостяком, любителем лишний раз выпить и закусить на дармовщинку, к ней.
Инга Ибрагимовна, хоть и за шестой ей десяток, брови подвела, щеки нарумянила, вырядилась в какое-то цветастое «кимоно». Глаз у Инги Ибрагимовны жгуче черен, с хитрецою настороженно прищурен, норовит до донца человечка проглянуть. И в голосе грудном, низком — убаюкивающие, с придыханием, нотки.
Столик в зале отсервирован: водочка, сухое вино, закусончик.
Сели, стали приглядываться друг к другу, разговор что-то не клеился. Вроде и заскучали. Приятель отца Василиска собрался уже было основательно подналечь на яства, выставленные на столе, чтоб уж вечер совсем не пропал понапрасну, и батюшку, не требующего чревоугодием, за собой увлечь, как тут хозяйка вскочила из-за стола:
— Минуточку!
Она юркнула в соседнюю комнату, но вернулась тотчас и — будто подменили ее : глаза по-дурашливому закачены, волосы всклочены, взбиты вверх, руки возняты.
