— Что притих-то, рассказывай! — излишне бодро воскликнул дядюшка.
Василий в ответ пожал плечами.
— Да-с! А у нас пока тихо.
И еще большая озабоченность померещилась племяннику в быстром взгляде из-под насупленных мохнатых дядюшкиных бровей.
Эх, дядя! Кабы не ты… Рано померли тятенька с маминькой, и он старшую сестрицу Натали в институт благородных девиц устроил и потом замуж за хорошего человека выдал, а Васенька под его приглядом из хлипкого болезненного мальчугана вымахал в крепкого малого — в юнкерское училище его дядя определил: семейное дело, брат!
— А где Натали?
— За границу с мужем уехали. Пока не вернулись… Дай бы, Господи, чтоб все поскорее утихомирилось!..
Нет, видно, дядюшкины слова были не Богу в уши — подошло времечко, потревожили новые власти и старого и малого.
Люди в гражданском, с красными повязками на рукавах, подняли Зерцаловых грубым стуком и увели среди ночи.
В загородке возле «казенной палаты» топталось с полусотни разного возраста человек, бывших военных. Провели внутрь здания нескольких женщин. Замерзшие нахмуренные арестанты встречали серый рассвет. Наконец, погнали всех в низкие ворота полуподвала.
— Зерцалов Васька! — окликнул кто-то из кольца охраны, смуглый, кучерявый, в кожаной куртке. — Не узнаешь?
Яшка Фраеров! Сын управляющего соседним имением Зубовских.
Неведомо откуда привез тогда хозяин Платон Юльевич нового управляющего, черноволосенького, шустрого как тараканище — то ли молдаванина, то ли цыгана. С ним и отпрыск прибыл — нескладной, худой, в очках. Подружились с ним, когда с дядюшкой приехали в гости к Зубовским в имение.
У девчонок Натальи и хозяйской Маруськи свои дела-делишки, а Ваську потянуло на деревенские задворки. Там и услышал он шум и крики: трое пацанов почем зря тузили четвертого. Обидчики, по одежке видать, крестьянские или дворовые, а супротивник их одет почище, по-барчуковски.
«Трое на одного!» — вскипело Васькино сердечко, он ринулся в бой…
С расквашенными носами обидчики отступили, но и Ваське и тому, ходуле нескладному, досталось хорошо. Отерев разорванным рукавом с лица кровь вперемешку с грязью, он протянул Ваське руку: «Спасибо! Век не забуду.»
Видались с Яшкой и после мимоходом; потом он пропал. Слышал Василий, что якобы устроил его Платон Юльевич в университет, а там Яшка в революционный кружок затесался, а потом вроде и в тюрягу загремел. Под стать бате, у которого за лихоимство дело до суда дошло, пока барин по заграницам путешествовал и, нежданно-негаданно вернувшись, отчета спросил.
А теперь Яшка, все такой же нескладный и худой, поскрипывая блестящей кожей куртки, стоял напротив:
— Давненько не виделись… Да-а! Но раз повстречались, значит, судьба! Давай-ка отойдем! У меня сразу интерес к тебе заимелся… Я сейчас предревтрибунала и комиссар отряда ЧОН. Мне командир толковый нужен. Пополнение набрали — одни чалдоны, скоро выступать, а они не знают с какого конца винтовка стреляет. Ты — человек военный.
Яшка перехватил взгляд Василия, провожавший согбенные спины последних исчезающих в темном провале ворот полуподвала арестованных офицеров.
— Этим дядечкам я не доверяю: сколько волка не корми… Согласен?
Василий, глядя на медленно сходившиеся створки тяжелых, обитых железом ворот и, чувствуя гуляющий неприятный холодок между лопатками, кивнул. Спросил только:
— А с ними что будет? С дядей?
— Разберемся. А дядя твой тоже пусть пока у нас погостит, мало ли что учудишь. — Яшкин вороний глаз жестко прищурился.
Сотню мобилизованных парней Зерцалов исправно муштровал, учил владеть оружием, рыть окопы — в училище не только изящные танцы с мадмуазелями осваивал — и старался не думать, что скоро отряд — по утверждению Яшки — перебросят на Северный фронт, где придется стрелять в белых (соотечественников!). Господи, отведи!..
И вот пришлось…
Дезертиров брали на монастырском подворье. Один поднял руки сразу, два других пытались бежать. Того, что погрузнее, догнали и сбили с ног, принялись охаживать сапогами по бокам почем зря. Третий, легкий на ногу, пометавшись вдоль ограды, приноровился было заскочить на командирского коня, привязанного у ворот, и тут-то его Яшка, аккуратно и не спеша прицелившись, снял выстрелом из маузера.
— И этих в расход! — кивнул на других.
— Люди, опомнитесь! Что вы творите, тут же святое место! — откуда-то выбежал монах, вздернул черные рукава рясы, как птица крылья — и тотчас же смяли, обломали их.
— Так-с, святой отец, пособничаешь, укрываешь?.. Облазьтека все закоулки! — приказал Фраеров красноармейцам.
Те вскоре приволокли упиравшегося старика, по виду — барина, хоть и оброс он как мужик и в одежке был крестьянской.
— Никого больше нет! — доложили. — Две бабы еще больные. Тоже сюда?
Яшка отмахнулся, подошел к испуганному старику вплотную.
— Доброго здоровьица, Платон Юльевич! Эх вы, на старости лет да контрреволюцией заниматься! Сынок ваш — белый офицер и вы, как вижу, не сидите сложа руки. Окопались тут с монахами, силенки для мятежа копите, людишек подходящих пригреваете. Знаем мы вас!
Фраеров грозил с укоризною пальцем, а Зубовский вглядывался в Яшкино лицо подслеповато:
— Не признаю кто. Но видел где-то…
— К ним его!
Красноармейцы подхватили старика под локти, подтащили к другим приговоренным.
— Я не враг… Я смуту хотел в монастыре пересидеть. Жена больна, дочь тоже, куда идти… — скороговоркой бормотал он.
В нем, скрюченно-обреченном, в самую последнюю минуту узнал Василий бывшего соседского помещика Зубовского…
Спустя десятилетия, Василий Ефимович благодарил ту, отрикошетившую от каменного креста пулю, едва не лишившую его жизни. Что было б, если случилось все иначе? Кем бы он стал? Убийцей, послушным палачом новой власти?
Зерцалов, сидя в кресле, щурясь от света настольной лампы, вопрошал вслух невидимого в полутьме комнаты собеседника. Впрочем, ответа так и не дождался; припомнилось что-то, пришло на ум, и старик принялся опять рассказывать. Такое повелось с ним с той поры, как пришлось оставить монастырское Лопотово…
Визит незваных гостей Сашки Бешена и Вальки взволновал старика, напомнил о Лопотове, и Зерцалов, рассказывал и рассказывал тому, молчаливому и все понимающему. Все равно чуть слышный шепот никому не докучал: давно спала за стеной жена, и лишь в одряхлевшем нутре старого дома порою что-то скрипело или стонало.
ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО ГРИГОРИЯ. ВЕК 15-й
Вокруг московских палат княжеских — подозрительная настороженность: галичане в чужом городе чувствовали себя неуютно. У ворот стража едва не воткнула в грудь Григорию копейные древки: смотрела люто, исподлобья.
— Мне б к князю Юрию Дмитриевичу! — попытался отвести рукою древко Григорий.
Стражники забрехали вразнобой, ровно псы цепные:
— Ты кто такой? Тать московский, можа?
— Начепил рясу-то!
— Нужон ты князю!
— Проходи мимо, не застуй! А то…
— Чего раскудахтались — седобородый, со шрамом через все лицо ратник выглянул из-за створки ворот.
— Да вот…
Какое-то время ратник, насопив брови, разглядывал монаха, потом вдруг испуганно отшатнулся, осеняя себя мелкими крестиками.
— Свят, свят, свят! Это уж не ты ли, батюшка Григорий?
Он снял шлем и, отдав его кому-то из стражников, склонился под благословение.
— Мы уж похоронили тебя, отче…
Князь Юрий пребывал в послеобеденной дреме: ночами, в ставшем еще с малолетства чужим, городе не спалось, а днем в сон клонило. На осторожно вошедшего сотского, приоткрыв один глаз, взглянул с неудовольствием, прикрикнуть хотел, но, заметив за ним человека в черном, заворочался тяжело на лежанке, привставая.
Постарел сильно князь, огруз, щурился.
— Знакомое обличье вроде…
— Игумен Григорий Лопотов я, кум твой. Не вели казнить, княже, вели слово молвить.
