Литмир - Электронная Библиотека

– Я никогда не стану тебе мешать, – с печалью отозвалась Яна. – Женщины привязчивы. В этом наша слабость. Но ты ведь и расстаешься, никого не обидев.

Дверь за ней закрылась. Продолжать письма Александр Христофорович не стал. Что толку? В голову лезла одна принцесса. Почему в конце всегда грустно? Даже если отпускают легко?

На следующий день уже все знали о ночном визите. Полковнику желчно завидовали. Графиня была лакомым куском, и то, что она продолжала связь, только еще выше поднимало Шурку в глазах товарищей. Как и его теперешнее молчание – знак высшего благородства.

* * *

«Может, и нам попробовать переписываться по-русски?»

М.С. Воронцов

Дальше шла Пруссия. Посольство добилось права следовать через Мемель, где намеревалось увидеть королевских величеств. Бенкендорфа бесило поведение немцев, их услужливость и покорность перед новыми хозяевами. Не хотелось вспоминать о своем родстве. Даже язык казался опоганенным. Хотя в обычной жизни он любил говорить по-немецки, и делал это не с северной рубящей интонацией, а мягко, врастяг, как научился в детстве, на юге, в Байроте. На таком языке пели миннезингеры, на нем шептали нежные речи, а не только отдавали лязгающие команды. И вот, представьте себе, какие-то почтительные бюргеры его любимым языком вылизывали задницу оккупантам!

Пробовал по-французски. Выходило еще хуже. Себя от врага не отличишь: думаешь, как он, одеваешься, ешь, любишь… Непонятно только, почему дерешься хуже?

С горя Бенкендорф пытался перейти на итальянский. Но его знал плохо, только для музыки. И окружающие не понимали.

Говорить же по-русски в голову не приходило. Язык для солдат и прислуги. Впрочем, во времена Фридриха Великого таким же был немецкий. Потом разохотились, стали писать стихи, философствовать…

– Петр Александрович, вы по-русски хорошо знаете?

– Я же москвич, – удивился Толстой.

– Попробовать, что ли? Из патриотических соображений.

Граф смерил полковника недоверчивым взглядом:

– Час продержитесь?

Шурка был азартен. Поставил свое казачье седло, новое, с чепраком. Командир ответил парой дуэльных пистолетов. Ударили по рукам.

Сорок минут. И то потому, что Толстой не касался ни книг, ни политики. Стоило вильнуть к барышням, и Бенкендорфа пробило на «parlez franςais». Он просто не понимал, как можно обсуждать женщин на русском. Выходило грубо и зримо, хотя душевно. Один грех. Голый, как яйцо.

Но Толстой остался доволен.

– Бегло, бегло, – похвалил он. – Пожалуй, чепрак возьму, а седло ваше. И вот что, батюшка, я, грешным делом, акаю. Так вы с меня пример не берите.

Легко сказать. В полку кто акал, кто окал, кто гекал, а кто и вовсе пересыпал речь местными словечками вроде «злобышек» или «дюденя». Понимать своих Шурка, худо-бедно, научился и даже матом орать на денщика. Но нельзя же матом думать!

До Мемеля оставалось часа три пути. Следовало отдохнуть и почиститься. А завтра уже в пристойном виде хоть на аудиенцию. Но, едва Бенкендорф вечером затеплил свечу, намереваясь требовать у окаянного изверга горячей воды, как денщик, шмыгая носом, доложил:

– К вашей милости дама.

«Вот черт!» – подумал Шурка, уже вообразив очередное явление графини Потоцкой. Банный лист сейчас был бы желаннее!

Посольство оккупировало трактир с номерами и пару прилежащих домов. Полковник предусмотрительно избрал второй этаж над вывеской цирюльника. У последнего всегда имелась горячая вода. Две хорошенькие дочки – по замашкам настоящие барышни – исправно носили ее наверх постояльцу, за что получали по монетке. Бенкендорф уже наладился трепать их то за румяную щечку, то за белое ушко, воображая баталию втроем. И на тебе! «Сударыня, вы очень некстати!»

– Мне всегда нравилось наблюдать твое разочарованное лицо, братец!

Женщина под вуалью откровенно хохотала. Да и ростом она была не чета Яне – почти с него.

– Долли! – Александр Христофорович раскрыл объятия.

Дама шагнула через порог и сама заключила брата в кольцо тяжелых, больших рук. Их чмоканье, взаимное толкание и шлепки больше напоминали возню детей на ковре, чем поведение взрослых, приличных с виду людей.

– Я к тебе по делу.

Кто бы сомневался! Без дела Долли не ездит. Не спит, не пьет, не кокетничает и не вспоминает о родных. Хотя с Александром из всей семьи ее связывали самые теплые, самые доверительные отношения.

Полковник помог сестре разоблачиться. Плащ и хлыст для верховой езды полетели на кровать. Перчатки легли на стол. Смачно, будто припечатали сургуч.

Они не виделись года два.

– Какая ты стала…

Бенкендорф не нашел слов, чтобы описать преображение долговязой девочки в гранд-даму. Двое детей, муж-дипломат, и вот уже она не Долли-достань-воробышка, а графиня Ливен, жена посла в Берлине. Конечно, брат знал о назначении в Пруссию и даже поздравлял, но не думал, что родственники доберутся так скоро. В Белостоке время для него остановилось.

– Муж не знает, что я здесь. Не надо ему говорить. – Долли, как всегда, отрубала одну фразу от другой, опасаясь, что окружающие глупы и поймут только вразбивку. – Христофор Андреевич исполняет обязанности с большим достоинством. Но мне, – госпожа Ливен испытующе глянула на брата, – кажется, что наши донесения перехватывают французские агенты.

– Что немудрено, – показал осведомленность тот.

– Слушай, – повелительно оборвала его Долли. – Поэтому я решила воспользоваться вашим каналом передачи писем. Ведь вы посылаете отчеты напрямую? Со своими курьерами?

– Да, – кивнул Бенкендорф.

– Вы только начали путь к Парижу. Если среди ваших чиновников и есть жучок, он пока себя не раскрыл, – деловито рассуждала госпожа посланница. – Ах, Александр, все это для меня так ново, так кружит голову!

О да! Девочка выросла и поступила на службу.

– А ты подумала…

– Подумала. Другие донесения пойдут своим чередом. От мужа. Пусть их и вскрывают. А настоящие – через вас. Не могла же я упустить такой возможности!

Она вся пылала азартом.

– И кто учил тебя шифровать? – с недоверием осведомился брат.

– Папа, – невинным голосом отозвалась Долли. – Спроси на досуге, чем они с матушкой занимались в Баварии.

Бенкендорф ошарашенно уставился на сестру.

– Но вдовствующая императрица сказала мне, что это была опала.

– Право на возвращение надо заслужить, – госпожа посланница явно не видела противоречия. – Да или нет? Ты обеспечишь доставку?

Как будто у него был выбор!

Шурка забрал у сестры все привезенные конверты. Лицо молодой женщины оставалось сосредоточенным.

– Как ты нашла Берлин?

– Скука. Кавалеры любезны только после обеда. Светских развлечений нет. Король принимает нас холодно, ему так велели французы. При этом он делает тридцать верст верхом до моря, чтобы увидеть русских матросов, перегоняющих суда по Балтике в Кронштадт. Его сын одевается казаком и повсюду ходит в этом фантастическом наряде…

– А королева? – голос полковника звучал с наигранным равнодушием.

– Что тебе хотелось бы знать?

«Все, черт возьми!»

Долли испытующе посмотрела на брата.

– Ее величество не выходит. Вообще. Никогда. Верительные грамоты у нас принял Фридрих Вильгельм. И вел себя крайне неловко. Просто не знал, о чем говорить. Похоже, он был уверен ее уверенностью и тверд ее твердостью. А теперь, когда прежней опоры нет…

– Она больна?

– Говорят, что так. Болезнь – лучший из предлогов. Тем более что Луиза опять беременна.

– Успел-таки! – разозлился Бенкендорф. – И чьим считают этого ребенка?

– Шутишь? – удивилась сестра. – Добродетель ее величества никто не ставит под сомнение. Тем более после того, что случилось в Тильзите.

– А что там еще стряслось? – огрызнулся брат.

– Он отверг ее, – сценическим шепотом заявила Долли. – Бонапарт – Луизу. Ради Валевской. Так все говорят.

Нужна ему Валевская! Но повод отличный. Так унизить гордую пруссачку! Так втоптать ее в грязь!

16
{"b":"590505","o":1}