На привале Иванов подошел к друзьям. Каневский навзничь лежал на траве. Тютин, распотрошив гигантский рюкзак, неторопливо жевал разрезанный пополам батон, прикладывал к губам флягу в суконной рубашке.
— Добрый вечер, дядя Ваня! — устало простонал Каневский.
— Ивану… Ивановичу… почтение, — неторопливо жуя, прогудел Тютин. — Есть… хочешь?.. Нет?.. Хорошо, нам больше останется.
— И куда в тебя, парень, столько пищи входит?
— Это разве много? Ты бы посмотрел, как на Волге грузчики едят… Дядя Ваня, значит, и вы с нами?
— Это как сказать! На мою думку — вы со мной. — И, закурив, Иванов добавил: — Я уж второй раз с германцем встречусь, а вы первый.
Послышалась команда: «Становись!» — и все пошли строиться.
К полудню остановились за селом, в прохладной зеленой роще на берегу узкой, извилистой речушки.
— Слава тебе господи, — выдохнул Каневский, — привал!..
— Нет, не привал. — Старший лейтенант Быков махнул рукой, как бы разрубая рощу наискось: — Будем строить шалаши.
— Вот это да! — ахнули ребята. — А когда же фронт?
— Успеете! Приказание слышали?
Через несколько дней привезли обмундирование. Это событие взбудоражило. Толстощекий старшина Марченко приехал на полуторке, кузов которой был завален бельем, ботинками, портянками, пилотками, грудами гимнастерок и брюк защитного цвета. Началась веселая суматоха. Добровольцы, оживленно переговариваясь, один за другим подходили к старшине и, довольные, нагруженные ворохом вещей, шли к себе в «домики».
Хитрый Кузя, потолковав со старшиной, птицей взлетел в кузов и принялся усердно помогать раздатчику. Через несколько минут он сам превратился в раздатчика и быстро отпустил обмундирование Вальке Боброву, Родину, Нике Черных. Когда наступила очередь маленького Копалкина, Кузя стал в тупик. Оказалось, что Игорь носит обувь тридцать восьмого размера.
— Набрали дитэй! — Старшина сердито и жалостливо посмотрел на Копалкина. — Почекай, хлопчик! Потим пидэм до интендантив.
Копалкин отошел в сторону, а старшина, щупая взглядом худые лопатки паренька, покрутил бритой головой:
— Мабуть и во всей армии такого размера нэма.
— Андрей, подходи! О чем задумался?
Кузя быстро передал Курганову гимнастерку, брюки, пилотку, звездочку, защитные петлицы, выкинул из кузова ботинки и в заключение сунул большой кусок байки и два черных, перетянутых нитками мотка.
— А это что?
— Обмотки. Неотъемлемая часть солдатского обмундирования. Носили при царе Горохе, в тысяча восемьсот лохматом году!
Андрей отошел переодеваться к кустам. Снял светлый спортивный пиджак, брюки, сандалии, носки. Стянул через голову рубашку. Очень не хотелось расставаться с трусами, однако пришлось заменить их необъятными кальсонами с завязочками вместо пуговиц. Он долго возился с портянками, пока наконец сосед, седоусый рабочий, которого многие называли «дядя Ваня», не помог ему с ними справиться. Старик заодно научил его наматывать длиннющие обмотки и так их закреплять, чтобы они не спадали во время бега.
Поблагодарив старика, Андрей занялся пришиванием петлиц. Шить он не умел и справился с этой задачей, когда все уже были одеты. Надев гимнастерку, он увидел, что петлицы пришиты вкось и вкривь. Чуть не плача от досады, он отодрал их и стал пришивать снова.
Перед сном роту построили на вечернюю поверку. В новой военной форме добровольцы выглядели подтянуто, молодцевато.
Началась перекличка, затем переформирование взводов. Молодой, щеголеватый лейтенант зачитывал фамилии по списку. Названные выходили вперед и строились в шеренгу.
— Артамонов, Букин, Бобров, Захаров! — отрывисто произносил лейтенант, и строй таял. — Иванов!
Из строя вышел седоусый сосед Андрея.
— Каневский, Копалкин, Кузнецов, Курганов!..
— Живем, Андрик! — обрадованно шепнул Кузя. — Вместе воевать будем!
— Родин, Черных… — продолжал выкрикивать командир и, близоруко сузив глаза, неуверенно прочел: — Тятин, что ли?
— Тютин, — отозвался здоровяк в сбитой на макушку пилотке.
— Хорош! — ощупывая взглядом великана, улыбнулся лейтенант. — Килограммов сто?
— Малость побольше, — смущенно прогудел Тютин.
— Сто двадцать пять, товарищ лейтенант! — звонко выкрикнул Каневский.
— А вас я не спрашивал. Разговаривать в строю не положено, — нахмурился лейтенант. — Теперь разрешите представиться. Бельский, командир первого взвода.
Впоследствии выяснилось, что «не положено» — любимое выражение нового командира. Эти слова с одинаково нудной интонацией он повторял по малейшему поводу. Прилизанный, затянутый в рюмочку, с полукруглыми подбритыми бровями над холодными серыми глазами, Бельский принадлежал к типу людей, любящих вечно поучать других, хотя порой сами знают меньше, чем те, к кому обращены их поучения.
Обнаружив у Родина несвежий подворотничок, лейтенант пилил несчастного больше получаса. Обалдевший от внушения Петька, хотя и сознавал, что командир прав, смотрел на шевелящиеся, оттененные неровной ниточкой усов губы лейтенанта с явной злостью.
К командиру роты Быкову отношение было иное.
Ширококостный, нескладный, рябой, с длинными, вылезающими из рукавов гимнастерки руками, он был простым человеком, хорошим товарищем, готовым всегда помочь, объяснить, посоветовать.
Вечерами Быков заходил в зеленые шалашики и запросто беседовал с бойцами, интересовался их домашними делами. Это особенно нравилось пожилым. Посасывая короткую трубку, командир роты подолгу разговаривал с Муриным и Чулковым, бывшими подмосковными колхозниками, расспрашивал их о посевах, о количестве собранного с гектара зерна, об уборке картофеля. Как-то раз он даже принес с собою затрепанную тетрадь с чертежом и советовался насчет конструкции картофелекопалки, над созданием которой работал будучи еще бригадиром колхоза «Большевик» Раменского района.
Как-то раз Андрей плохо вымыл котелок. В нем остались крупинки каши и застывшие ручейки сала.
Лейтенант Бельский поставил Курганова в положение «смирно» и забубнил свое: «Не положено». Проходивший мимо Быков отпустил лейтенанта, взял котелок и сказал Андрею:
— Пойдем со мной!
Быков привел Андрея к себе в палатку, вымыл котелок и, отдавая его красному от стыда Курганову, сказал почти ласково:
— Раньше за тебя отец-мать работали, теперь нужно самому. Кто же моет посуду холодной водой? Нагрей на костре водички и мой. И протри до блеска. Слышал пословицу солдатскую; «Блестит, как медный котелок»? То-то. Ты, Курганов, присматривайся больше к старикам, они научат.
Вечером в шалаше Андрей рассказывал ребятам, как проучил его командир.
Леня Захаров, до сих пор сердитый на Андрея за малодушие на комсомольском собрании, буркнул:
— Все хорошие, когда спят! Посмотрим, как в боях себя проявит.
— Молчал бы уж! Сам небось из окопа носа не высунешь!
— Засохни, трус! Если ты Вовки Панова испугался, то от немцев умрешь со страху.
— Р-разговорчики после отбоя? А ну, замолчать! Не положено.
Когда шаги лейтенанта затихли, Леня зашептал:
— Ребята, а я и забыл! Потрясающая новость!
— Что еще? — сонно пробурчал Родин.
— Помните, Вовка Панов речь держал, когда нас провожали?
— Ну, и что?
— Так вот, после этой речи он с родителями эвакуировался в Ташкент.
— Не может быть!
— Врешь!
— Точно. В санчасти одна женщина из Ильинки работает, она рассказывала. Они с Вовкой в одном доме живут.
— Здорово! — захохотал Кузя. — Нас призывал родину защищать, а сам — лататы в кусты!
— Гад Вовка, я давно говорил, — забасил Бобров, — к тому ползучий…
— Хватит, ребята, болтать! — поднял голову дядя Ваня. — Удрал ваш Вовка, и хрен с ним. Раз трус, так из него боец, как из дерьма пуля. Спать давайте.
— Вот это сказал, дедок!
— Правильно бухнул.
Теплый летний день. Синее безоблачное небо. Сочная зелень листвы напоена солнечными лучами. В прогретом чистом, прозрачном воздухе плывут тончайшие белые нити летающих паучков. Лес полон жизни. Стрекочут в высокой граве кузнечики, торопливо снуют муравьи, отстраивая свое хвойное жилище, крупные жуки, сверкая металлическим отливом, хлопочут около мертвого крота, выполняя древнюю, как Вселенная, обязанность могильщиков. В пышных кронах деревьев свист, гомон, чириканье, треск крыльев, отчаянный писк вечно голодных птенцов, которым пернатые родители без устали поставляют пропитание. Лесной работяга дятел методически долбит вековуху сосну крепким, как долото, клювом.
