Убежден, что перед Блаватской в определенные моменты ее жизни также вставал этот вопрос. Она его для себя решила, обратившись к мудрости Индии. В этом обращении к индуизму и буддизму она, православная христианка по происхождению и воспитанию, была одной из первых русских женщин, если в то время даже не единственной. Через несколько десятилетий после смерти Блаватской Индия духа, как огромный материк, вдруг стронулась с места, и ее движение вызвало поистине тектонические сдвиги в сознании сотен тысяч людей Запада. Этому процессу тоже в немалой степени способствала Елена Петровна, ее творчество и созданное ею Теософическое общество.

Религиозные воззрения Блаватской укрепляли креативных дух Уильяма Балтера Йейтса, Джорджа Уильяма Рассела, Джеймса Джойса – выдающихся представителей ирландского литературного возрождения. Оккультный пафос ее сочинений воздействовал на американских и английских писателей: Джека Лондона, Дэвида Герберта Лоуренса, Томаса Стернза Элиота, Герберта Уэллса, Артура Конан Дойла.

Ее учение о семичленной структуре человеческого существа повлияло на русских писателей-символистов, в особенности на Андрея Белого. Трудно найти хотя бы одного поэта Серебряного века, не испытавшего на себе магизма ее личности и дерзких предположений о происхождении человека и его возможностях. Константин Бальмонт смотрел на нее, как на мистический дух музы Каллиопы. Книги Блаватской высоко ценили Василий Кандинский и ряд других крупных русских художников. Большой интерес к ее работам испытывал один из основоположников абстрактного искусства голландский художник Пит Мондриан. Ее мистическими идеями увлекались Пауль Клее и Поль Гоген. Ее теософские доктрины совершили переворот в сознании таких великих композиторов, как Густав Малер, Ян Сибелиус, Александр Скрябин. Теософские воззрения Блаватской, включая миф о махатмах, оказались созвучными умонастроениям Н. К. и Е. И. Рерихам.

Причины, по которым эти люди обращались к личности и творчеству Блаватской, были различными. Одних из названных лиц она захватила непредсказуемой артистической натурой и анархическим темпераментом, способностью разрушать устойчивые представления о миропорядке всякими перфомансами, вроде появления из ниоткуда пресловутых Учителей, махатм.

Этими экзотическими эскападами она пыталась убедить всех и каждого, что сверхъестественное куда роднее и ближе человеческой душе, чем естественный мир, скучный в своей упорядоченности.

Других интеллектуалов и мастеров кисти, пера и гармонии Блаватская ввела в соблазн умопомрачительной мудростью древних, словно навсегда утерянной, но, к счастью, вновь обнаруженной, из которой выпирала духовность, как ребра из-под кожи истощенного долгой аскезой йога. И наконец, всех остальных она просто загипнотизировала целеустремленностью, непреклонной волей и сокрушительным оптимизмом.

Обладая всеми этими качествами, Блаватская не обращала внимание на привходящие неблагоприятные жизненные обстоятельства и на всех парусах неслась к намеченной цели.

Время, в котором оказались востребованными сочинения моей героини, требовало от людей во всех сферах их деятельности коллективных усилий. В итоге, однако, плодами победы удавалось воспользоваться вовсе не тем, кто ее подготавливал, не какой-то группе единомышленников, а единственному человеку, лидеру, который выпрыгивал из коллектива, использовав его, как батут или как туго сжатую пружину. При этом на бывших сподвижников выливались потоки грязи.

Может быть, это был самым важный урок, который она преподала всем творцам нового искусства, пришедшим вслед за ней и очутившимся на той же непроторенной дороге, ведущей к созданию новых земли и неба. Недаром взаимоотношения крупнейших деятелей Серебряного века весьма далеки от дружественных. Почти каждый из них утверждал свое величие не за счет исчерпанности другого, а путем его охаивания.

Уже одного этого достаточно, чтобы, воздав должное уму и проницательности русской теософки, не очаровываться до сердечных спазмов ее образом.

Что делала и как жила Елена Петровна, представлялось безрассудным и нелепым с точки зрения законопослушных граждан, ее современников. Однако такая жизнь Блаватскую более чем устраивала! Она избегала не людей, а толпы, ограниченной в своих привязанностях и вкусах и агрессивной в отстаивании своих предрассудков. Не выносила на дух людского сообщества, в котором не принято совать свой нос, куда не следует, и где властвует сословная иерархия и предубеждения. Такой мир, благоприятная среда для общественного лицемерия и ханжества, а также размножения нечистых на руку, ненасытных чиновников, не подходил ей, был попросту враждебен.

Блаватская с самого детства не скрывала своей эгоцентричности и авторитарности, желания поступать своевольно, как ей вздумается. И в то же время вдруг, совершенно неожиданно, она становилась откровенной и притягательно простодушной. Эти качества лидера не исчезли, а, наоборот, крайне обострились в уже в зрелые годы, когда Блаватская выдвинула смелые предположения о силе человеческого духа и его эволюции. Особенно развилась тогда пытливость ее ума, как, впрочем, и фантазия, временами становившаяся безудержной.

Когда человек, омытый долгим страданием, переступает роковой предел, он уже не подвластен суду людей. Он устремляется к тому и соединяется с тем, по ком тосковал и кого желал на Земле, – к Богу или дьяволу.

Время, в котором жила Блаватская, совмещало несовместимое и портило людям художественный вкус. Это было время викторианской морали, воинствующего и утонченного ханжества. А у нее на родине – время добрых помыслов и всевластия чиновничества, непомерных амбиций верхов и политических авантюр, великих реформ и начавшегося возрождения России. Это было время неутихающей шестидесятилетней войны на Кавказе и небывалого расцвета журналистики и литературы.

Блаватская относилась к литературному творчеству как к забаве и отдыху. Она писала о своих странствиях живые, увлекательные очерки и многостраничные, с трудом читаемые трактаты.

Ей ставили в вину короткое увлечение спиритизмом, усматривая в нем алчность, желание нажиться на легковерных людях. Многие из ее бывших соратников так и не поверили в Учителей, великих душ, адептов Гималайского братства, напрямую обвиняя ее в злонамеренной мистификации. Они утверждали, что Блаватская добилась успеха в делах Теософического общества, придумав этих великих душ, а творимые ею с их помощью чудесные феномены они относили к обыкновенным цирковым трюкам. Ее подозревали в подделывании почерка Учителей, которые любили писать письма и рассылать их по адресам ее знакомых.

Ну и что из того? Ведь суть не в том, что Блаватская прибегала к иллюзионистской практике, а в том, что она так поступала по необходимости, пытаясь донести до сознания людей вещи чрезвычайно важные и тем самым отвратить человечество от грубого материалистического взгляда на мир. Потому-то в ее действиях по созданию Теософического общества как всемирной психотерапевтической организации, как принципиально новой системы управления людскими массами, все средства, как она полагала, были хороши. Со своим окружением Блаватская особенно не церемонилась, в отношениях с ним в ней отсутствовали порядочность и честность.

Она шла на прорыв, утверждая новую реальность, ни перед чем не останавливаясь и побуждаемая к этому обстоятельствами своей жизни, психическими особенностями своей натуры, а также сама загипнотизированная мудростью древних.

Никто из тогдашних оппонентов Блаватской, к сожалению, не понял, что она одна из первых на Западе воскресила сложнейшие психологические приемы микромагии, или, как еще ее называют, ментальной магии, известные на Древнем Востоке и с тех пор прочно забытые.

Существовали также среди англичан дотошные «умники», кто называл теософическую деятельность Блаватской ширмой для вещей более осязаемых: они обвиняли ее в шпионаже в пользу России. Но и в таком взгляде на ее деятельность нет ничего предосудительного. Основоположница теософии, по крайней мере, всеми силами стремилась к карьере «спецагента», что явствует из ее письма в третью экспедицию (работа по иностранцам) Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.