И я подняла руку.

Так и стояла, что, признаюсь, далось непросто. Чем ближе подбиралась машина, тем сильней мне хотелось бежать. И дело даже не в чудовищности этого порождения чьей-то безумной фантазии, не в грохоте, издаваемом им, не в вони, от которой у меня слезы на глаза навернулись, – пахло горелым пластиком, бензином и еще отчего-то тухлятиной, но в иррациональном страхе перед тем, кто находился внутри.

А если в этом мире людей нет?

Кто есть? Кто-то есть, но с чего я решила, что этот кто-то обязательно человеческой расы? А если и человеческой, то ко мне он отнесется дружелюбно и…

И, оглушительно взревев, автомобиль выплюнул особенно густое облако дыма, сам же им закашлялся и остановился шагах этак в десяти. О да, теперь я могла увидеть не только решетку, но и мелкий узор, ее покрывающий, не то вязь, не то клинопись.

И потемневшую бахрому на зонте.

И подкопченное стекло кабины.

И смутно, но очертания пилота – водителем того, кто управлялся с этою громадой, назвать язык не поворачивался.

– Добрый день! – проорала я, надеясь, что получилось хоть сколько бы дружелюбно. Меж тем дверь открылась, почему-то вверх, и из капсулы выкатилась железная лесенка.

Она достигла горбатого мостика над последним из четырех колес, следовало сказать, что серебристый – или серебряный? – обод этого колеса возвышался надо мной. И я имела чудесную возможность разглядеть сложный узор, его покрывающий.

Все та же клинопись?

Меж тем пилот спускался.

Быстро. Ловко. И сразу становилось очевидно, что лазить ему приходилось частенько. Лесенка подрагивала, машина утробно урчала и дышала жаром. Я ждала.

– Добрый день, – повторила я, когда обутая в блестящий хромовый сапог нога коснулась-таки земли.

Пилот развернулся.

И я… нет, я думала про то, что в мире ином могут обретаться вовсе даже не люди, но думала вновь же исключительно абстрактно. Однако стоящая передо мной абстракция обрела плоть.

Пилот человеком не был.

Эльф?

Именно такими я эльфов и представляла.

Высокий и тонкий, неизъяснимо хрупкий. И вместе с тем я отдавала себе отчет, что хрупкость его – кажущаяся.

Узкое лицо с чертами изящными. Синие глаза. Белые волосы, заплетенные в косу. Ромашка над острым ухом. И ухо это дергалось, словно эльф пытался отогнать назойливую муху.

Наряд его тоже был удивителен. Точнее, эльфы мне представлялись существами воздушными и носить должны были воздушные же хламиды. На этом же конкретном красовались изрядно замызганные штаны, чем-то напоминающие наши джинсы. Пара подтяжек. Хромовые сапоги. И серый котелок, столь же уместный, как и ножны с гаечным ключом.

– Добрый день, – вежливо произнес эльф низким грудным голосом. И я отмерла:

– Д-добрый.

Он же поклонился, и поклон этот был преисполнен изящества. Прижав руку к груди, эльф продолжил:

– Бесконечно рад встретить прекрасную лайру…

Это он обо мне?

Нет, я считала себя если не красавицей, то всяко интересной женщиной, но вот именно в данный конкретный момент прекрасно отдавала отчет, что выгляжу по меньшей мере жалко. Покрасневшая. Пропотевшая. Покрытая толстым слоем пыли… и не только пыли. Машина чихнула и выплюнула черный ком гари.

– И я рада…

– Позвольте представиться, Тихонориэль из рода Серебряного Листа, младшая ветвь…

– Оливия…

Я замялась, стоит ли произносить свою фамилию, и если да, то какую? По мужу я была Красноперко, но после всего, что он сделал, не хотелось и дальше оставаться мужней женой. Я призадумалась ненадолго: можно ли подставу и убийство считать уважительной причиной для развода? А потом решилась:

– Оливия Олеговна Майлова.

По семейной легенде бабушка моя, Оливия Браун, в честь которой меня и назвали, была подданной Великобритании, где и прожила первую половину жизни в тиши и благости семейного поместья, пока не встретила там моего деда, Джона О’Майли.

Был он молод. Хорош собой.

И полон всяких революционных идей, которые нашли в молодом сердце Оливии пылкий отклик. Случился роман, закончившийся побегом и свадьбой – Джон оказался честен хотя бы в этом. Затем состоялась небольшая война с империализмом в лице английских захватчиков свободной ирландской земли, увы, не сказать чтобы победоносная, и очередной побег, уже в Советский Союз. Там О’Майли властным росчерком пера превратился в Майлова, а жизнь моей бабушки переменилась. О деде, следует заметить, рассказывала она неохотно и со скрытым сожалением.

Сожалела ли она об ошибках юности?

О недолгом счастье?

Не знаю. До вранья она не опускалась, а правда была неприглядна. И отец как-то, под настроение, рассказал, что в стране победившего коммунизма ярые борцы были не особо-то нужны. Джона встретили. Поселили в Минске, устроили на завод токарем, бабушка получила место в библиотеке. От партийных щедрот им досталась однокомнатная квартира в новостройке. И все бы хорошо, но… мятежная душа требовала борьбы.

Или развлечений.

И дабы не ухнуть с головой в болото мещанской жизни, Джон стал проводить время в компании новых товарищей по партии. И отнюдь не за разговорами. Пил он и прежде, утверждая, что знает свою меру, и бабка предпочитала закрывать глаза на сей малый недостаток. В России же недостаток упал на благодатную почву, и даже появление моего отца, нареченного Олегом, ничего не изменило. Мой дед умер задолго до моего появления на свет, и, как водится, бабка четырежды в год появлялась на его могиле. Меня тоже брала с собой, утверждая, будто могилы предков суть корни семейного древа…

Как бы там ни было, но здесь я лучше буду Оливией Майловой, нежели Красноперко.

– Лайра Оливия, – обратился ко мне эльф с очередным поклоном и столь глубоким, что кончик косы его скользнул по сапогам, а серый котелок съехал на левое ухо. – Могу ли я поинтересоваться, что делаете вы в столь… сумрачный час в этом лесу?

– В подлеске, – на всякий случай уточнила я.

А время и вправду близилось к вечеру. Я и не заметила, что оно потянулось к земле, наливаясь темным багрянцем. Небо позеленело больше обычного, что, надо полагать, знаменовало близость сумерек.

– Гуляю, – наступил момент правды.

Нет, может статься, местные дамы имеют похвальную привычку совершать моционы по сельским дорогам и делают сие исключительно босиком, но подозреваю, не все так просто.

– Гуляете? – переспросил эльф недоверчиво.

– Да… вышла… пройтись… и вот немного… – я вздохнула.

Никогда не умела врать.

Бабушка моя, которая, собственно говоря, и занималась воспитанием – родителям, увлеченным друг другом и геологией, было некогда, прочно вбила в упрямую мою голову постулат о недопустимости лжи.

– Я заблудилась, – сказала я чистую, между прочим, правду.

Правда, не стала уточнять, что в другом мире.

Но и в этом, думаю, леди может сбиться с пути?

– Сочувствую.

– Не могли бы вы сказать, – я поскребла зудящей пяткой о камень, – где я нахожусь?

– Каренейский тракт, – любезно ответил эльф.

– И куда он… ведет?

– К Каренеям.

Логично, если подумать. Еще бы понять, что такое эти их Каренеи.

– И далеко еще…

– Полторы сотни миль, полагаю…

Зараза ушастая! Говорит и улыбается. Любезненько так. Всем видом своим демонстрируя, что премного счастлив ответить на мои вопросы. Полторы сотни миль… это много. Подозреваю, это очень много… подозреваю, это непреодолимо для одной конкретной особы, которая через десяток миль ляжет и тихо доумрет на обочине, раз уж сразу упокоиться не решилась.

И, наверное, мое отчаяние было столь явным, что эльф протянул руку:

– Но мы будем рады доставить вас…

– В Каренеи? – жалобно поинтересовалась я, не представляя, что мне в этих Каренеях делать.

– Куда скажете. Через миль двадцать будет Ормс, маленький городок, но в нем есть почтовик, да и городская управа, в которой вам помогут. Если хотите…

Я хотела.

И пусть вид механического монстра внушал определенные подозрения, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.