В рассказе "Мед на хлебе", написанном в одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, Солоухин признается, что ни один мед не пахнет душистее, чем как дедушкин мед в липовой кадке, с детства ему знакомый.
Так же и знакомые, друзья детства остаются прочно и непререкаемо в моей памяти, и уже не мыслишь свое существование без этих воспоминаний.
1.
Лето - особое время, и в этих весенних записях есть его предчувствие. Уже пробуждает интерес погода на улице, уже появляются "планы" на летние каникулы. Летом можно неторопливо прочитать большую книгу, не отвлекаясь рассмотреть созданный гением писателя мир ( напр., мне нравились сочинения Диккенса, Верна, Коллинза, Маккалоу, Майн Рида ). Можно сочинить собственную повесть или сборник рассказов - очерков. Можно допоздна стоять на балконе, наблюдая за отражением низкой зари и дыша свежестью цветущих лип. Летом всегда найдется занятие для того, кто интересуется живой природой. Ужение рыбы, поход за грибами, даже полив грядок с огурцами представляются событиями важными, романтическими. Может, во всем виноват неповторимый вечерний свет?
Весной же чтение фрагментарно, - среди моих фолиантов - "Аленький цветочек", "Робинзон Крузо" ( никакого особенного впечатления на меня не произвел - какие могут быть приключения на необитаемом острове - а наличие их, как вы помните, являлось для меня критерием увлекательности повествования ), "Лесная девочка", "Рассказ о неизвестном герое" и "Большие дела маленького Микиня" - книга, пришедшая вместе с посылкой из Беларуси! Меня заинтересовали дела маленького Микиня до такой степени, что несколько дней я не мог отложить книгу в сторону. Твердая обложка ( которая была для меня признаком всякой хорошей книги ), талантливые рисунки и герой, который был моим сверстником - вот в чем был секрет успеха этого произведения литовского писателя. Маленький Микинь жил у берегов Даугавы, наблюдал за ее разливом, играл с корабликами, пуская их в весенние ручьи, заботился о домашних животных, прилежно учился, обвязывал зимой яблони, чтобы те не погрызли зайцы, одним словом, был образцом поведения.
Заметим, что одним из достоинств указанной книги было то, что она не была нашпигована, как поваренная книга рецептами-нравоучениями, разрушавшими бы повествование. Герой получился веселым и живым, и куда более симпатичным, нежели, скажем, деревянный пострел Буратино, который не занимался в школе и не приносил окружающим никакой пользы, если, конечно, не считать пяти золотых монет, пожертвованных им лисе Алисе и коту Базильо, и проткнутой его пронырливым носом портьеры, за которой по прихоти Алексея Толстого обнаружился чудесный театр ( см. образ Буратино в сказке Нуикина "Посвящение в рыцари" ).
Читать о приключениях маленького Микиня было куда интереснее, чем посещать музыкальную школу, в которой нас потчевали уроками сольфеджио, ритмики и хора, или "проходить" по чтению рассказ "Как все", или рисовать ( по рисованию ) весенние цветы ( хотя мне и поставили за мою картину "отлично" ), или дежурить в классе. Кроме того, была еще одна замечательная книга, которая манила и притягивала взор - "Тимур и его команда". Правда, отношения с девочками героя этой книги показались мне чересчур официальными и натянутыми ( то ли дело Петров и Васечкин из фильма с их фразой "Могу тебе я, Маша, вмазать так, что долго будешь помнить и сразу перестанешь быть строптивой" ). Но, вероятно, время было такое - требовало строгости и выдержки. В "Пионерской правде" печаталась еще одна необыкновенная повесть - "Дима, Тима и так далее", герои ее были заметно ближе к автору по времени, а потому, по сравнению с Тимуром, вызывали большую симпатию.
Также круг чтения составляли газета "Вечерний Омск" ( из которой я аккуратно собирал детективные повести, такие как "Цветок орхидеи", "И вы будете редактором отдела" Чейза и "Странное происшествие под Рождество" Агаты Кристи ) и журнал "Здоровье". Кстати, на почве прочтения статей этого замечательного журнала впоследствии у меня развилось нечто наподобие ипохондрии - подозрительности по отношению к собственному самочувствию. В названном журнале были опубликованы и Приключения маленького стобеда, попадающего всякий раз в неприятные ситуации, связанные с его здоровьем.
Как точно и верно говорил священник Павел Флоренский, "в моем сознании строй семейной жизни был изысканен. И ничего другого я не знал. Детское сознание привыкло к этой изысканности, раз навсегда приняло ее как нечто естественное. Иначе и быть не может. Отношения личные не могут быть иными, как ласковыми и вежливыми, внешние отношения - безкорыстными, честными. Люди вообще не могут быть иными, как воспитанными, немелочными". Подтверждением этому служил весь строй, весь распорядок, все время жизни в детстве. Или, как писал Вл.Набоков, "все так, как должно быть.. ничто никогда не изменится". "Все.. правильно, на этом построен мир", - слова героя романа "Мастер и Маргарита" - тоже могут быть здесь уместны. Ничего неожиданного, противного закону человеческому произойти не могло. Детство мое представлялось тогда непременно вечным как звезда ( еще одно сравнение, позаимствованное у Набокова ).
С наступлением теплых майских дней в школе начали проводить контрольные работы за год по русскому языку и математике. Но больше меня занимала "воздушная тревога". Звучала сирена, как в романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Золотой теленок", мы надевали заранее подготовленные к этому торжественному случаю ватно-марлевые повязки, и устремлялись, взявшись за руки, в помещение полуподвального типа, которое условно называлось "Бомбоубежищем". И это было одним из ярких, живых впечатлений той поры, если не считать просмотра фильма "Дети капитана Гранта" и чтения "Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди" на соответствующем уроке ( чтения ). Позже подобными впечатлениями были экскурсии на кирпичный завод, электромеханический завод и поездка на аэродром, где мне так и не удалось залезть в кабину пилота. Кроме того, начались различные пионерские собрания, из которых я больше всего запомнил подготовку ко вступлению в стройные ряды пионерской организации и записанную в тоненькой тетради песню "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих", вручения почетных грамот, выступления на праздниках, конкурсах эрудитов и на сцене "Клуба веселых и находчивых.." Но это уже совсем другая история.
Позже я начал посещать и шахматный клуб, который располагался сначала в дворце культуры "Комсомольский", а затем - в одной из комнат общежития на улице Кирова. В шахматном клубе меня - нет, не познакомили, поскольку к тому времени я уже кое-что знал о шахматах - но научили понимать азы этого древнего и удивительного состязания, в котором выявлялись самые умные, самые талантливые, самые неординарные люди мира ( недаром Владимир Набоков одного из своих главных героев - Лужина - сделал великим шахматистом, похожим на Алехина ). Я и раньше смотрел телевизионную программу "Шахматная школа", ведомую известным международным мастером Авербахом и меня изумляли фантастические, необыкновенные движения шахматных фигур, складывающиеся в единую, понятную мне картину. Но в клубе я приобрел безценную возможность играть с молодыми шахматистами, пробовать свои силы в сеансах одновременной игры, находить решения самых замысловатых шахматных задач под чутким руководством терпеливых и внимательных наставников. Это был действительно удивительный, таинственный мир, в котором могло произойти многое, в котором многое было понятнее и яснее, чем в школе ( на уроках русского языка или математики ), в котором все было важным, солидным, устоявшимся. Здесь понял я то, что необходимость размышления, решения задачи бывает вознаграждена, что спортивное признание не обязательно добывать на корте или на огромном стадионе. Помню участие в своем первом турнире среди взрослых ( мне тогда исполнилось, наверное, пятнадцать лет ), начавшееся с первой победы ( потом, правда, последовали досадные поражения и как итог - место во второй половине турнирной таблицы ) и сражения с шахматными программами, которые были тогда внове, затягивавшиеся до позднего вечера, возвращение с преподавателем клуба домой,
