Совестью Сигитаса Селиса был неподкупный сварщик Марюс. Ауримас Глуоснис мысленно отчитывается перед солдатом Гаучасом, перед редактором газеты Грикштасом. Спорит с ними, порой умышленно провоцирует на возражения, но и прислушивается тоже. Потому что нуждается в их оценках, в их суде.
Как в годы войны, так и теперь Гаучас остается на передовой. Чувство долга ведет его то на возрождаемую из руин фабрику, то в захолустный Любавас, где подняли голову бандиты, ополчившиеся против колхозов.
И выдержка редактора Грикштаса, она тоже от убежденности.
Ауримас мог принять газетный разнос за вселенскую катастрофу, впасть в транс, ретироваться с поля боя. Грикштас считает такое бегство постыдным, потому что оно «недостойно пули, которая прошила тебе легкие. Недостойно Орловщины. И Гаучаса…» Какой бы запутанной ни была конъюнктура, он защищает ленинское понимание задач искусства. Защищает и от буржуазных проповедников аполитичности, и от вульгаризаторов, насаждавших примитивизм, и от тех, кто по молодости, по неведению атаковал лирику, психологизм.
Ауримас мог, поддавшись обиде, твердить об относительности правды, кокетничать разочарованностью, щеголять циническими откровениями. Моральные критерии Грикштаса неподвластны коррозии: «Подумай, что ты несешь, человек! Если нет правых, то, выходит, нет и заблуждающихся. Нет подлецов. Все одинаково хороши, да?»
Эти беседы с редактором возвращают взбудораженного, растерявшегося Ауримаса от частного к общему, от забот о себе к мыслям о времени.
Именно такие люди, как Грикштас и Гаучас, определяют в романе систему духовных ориентиров. Тех ориентиров, которые были особенно необходимы в атмосфере социальной, политической ломки, ожесточенных идеологических конфликтов.
Иждивенческим представлениям о прогрессе, который будто бы совершается сам собой и столь же автоматически обеспечивает счастье и процветание, А. Беляускас противопоставляет концепцию сознательной, активной борьбы за социалистическое преобразование общества. Борьбы, которая требует от индивида воли, стойкости, принципиальности и вместе с тем любви к человеку. Неспроста суровый, аскетичный Грикштас озадачивает молодого писателя неожиданным вопросом, открыто ли его сердце для любви: «Любви к простой, обыденной жизни. Любви к человеку — открыто ли? Ведь это, может быть, куда важнее всех твоих речей».
В отличие от своего литературного предшественника Сигитаса Селиса герой романа «Тогда, в дождь» сумел в те суматошные дни справиться с внутренним кризисом, устоять перед соблазном разъедающих совесть компромиссов. Тот романтический огонек, который едва не задохнулся под пеплом быта, разгорается вновь. И в охваченный тревогой, осаждаемый бандитами Любавас, Ауримаса влечет пример его друга Гаучаса, ставшего народным защитником, потребность быть рядом с ним и с такими, как он.
«Каунасский роман» завершался словами Селиса, обращенными к покойной дочери: «Твой отец будет человеком, Гедре».
Ауримас Глуоснис уже не столь категоричен в заверениях. А может быть, сказывается предусмотрительность самого автора. Ведь он-то хорошо знает, что его герою еще предстоит долгий, тернистый путь преодоления, что на смену нынешним конфликтам придут другие. Те, что составят содержание романа «Спокойные времена», посвященного уже нашим сегодняшним будням.
* * *
Альфонсас Беляускас вошел в литовскую литературу со своей темой. Все его творчество обращено к жизни того поколения, которое утверждало в республике власть Советов, мужало, обогащалось духовным опытом в ходе строительства социализма. Его книги привлекают внимание своим глубинным социальным пафосом, нравственной взыскательностью к личности, проницательным психологическим анализом.
Как и всякий истинный художник, А. Беляускас меняется от произведения к произведению. Он неустанно совершенствует свою исследовательскую манеру, идет от одного стилевого эксперимента к другому. И с его именем прочно связаны авторитет и достижения школы внутреннего монолога. Словом, широкий интерес к романам писателя вполне закономерен. Это прозаик самобытный, ищущий, пристально вглядывающийся в сложные коллизии и ведущие тенденции нашей эпохи.
Леонид ТЕРАКОПЯН
notes
Примечания
1
Район трущоб в Каунасе в годы буржуазной власти.
2
Часть церемонии посвящения в студенты. (Прим. перев.).
3
Жребий брошен (шаг сделан) (лат.).
4
Что сделано — сделано (лат.).
5
Я читаю по-английски только с помощью словаря (англ.).
6
Записано, совершено (лат.).
7
Ганнибал уже у ворот (лат.).
8
Что за причина тому, Меценат, что какую бы долю… (лат.). — начальная строка I сатиры Книги первой «Сатир» Квинта Горация Флакка. Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 245.
9
После этого как не надуть и Юпитеру губы,
Как не воскликнуть ему во гневе своем справедливом… (лат.).
Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 245.
10
Не будем лишать поэта права на гибель!
Разве не все равно, что спасти, что убить против воли?
Это не в первый уж раз он ищет блистательной смерти, —
Вытащишь, кинется вновь: ему уж не быть человеком (лат.).
Квинт Гораций Флакк. Наука поэзии. Перевод М. Гаспарова. Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 395.
11
Неведомая земля (лат.).
12
Масса (нем.).
13
Варвары среди цивилизованных (лат.).
14
Стиль — это человек (франц.).
15
Чистая доска (лат.).
16
С позволения сказать (лат.).
17
Буржуазной.
18
Каждому свое (нем.).
19
Жребий брошен (лат.).
20
Музыкальное упражнение, сочинение сорок один (итал.).
21
В тартарары! (лат.).
22
Моя голубка — друг лучший из друзей (лат.).
23
Желающего судьба ведет, сопротивляющегося же тащит (лат.).
24
Милости просим — но просим вон… (польск.)
25
Отряды народной защиты — в послевоенное время в Литве добровольные отряды по борьбе с вооруженными бандитами.
26
