Он сознавал, что делает великое дело для своей страны. Тогда же им была утверждена программа для вновь создаваемого объединенного Совета Министров, первым председателем которого был назначен граф Витте; последнему предстояло образовать новый кабинет. Само собою разумеется, что все старые министры должны были подать в отставку.
Уже рано утром 18-го октября Петербург, а потом и вся Россия могли прочесть краткий, но ясный по содержанию манифест, дарующий стране все гражданские свободы и коренным образом меняющий основные законы Империи: «Ни один закон не может далее восприять силу, если не будет утвержден народными представителями». Царь сам ограничивал свою самодержавную власть и по духу манифеста становился конституционным монархом. Когда утром я увидал в столовой за чаем этот манифест, то как ни крепок я был на нервы, я не мог удержать слез при его прочтении. Я не верил, что дожил до того момента, когда моя страна начнет жить и развиваться на государственных началах, давно уже установленных не только в европейских государствах и Америке, но даже и в Азии, в Японии. Я полагаю, что подобное чувство было в душе каждого русского и что престиж Царя, даровавшего своему народу подобные права, должен был возрасти до небывалых размеров. Ему должны были быть прощены все его прошлые ошибки.
Так и случилось в Петербурге, Москве и других городах, где после опубликования манифеста начались торжественные манифестации, в которых совершенно добровольно приняли участие все классы народа; на всех плакатах были написаны дарованные свободы и «Ура» в честь царя, а также «Боже, Царя Храни». Своими патриотическими манифестациями народ выражал свою искреннюю благодарность царю, и в этот момент единение царя и народа было непритворным. Но на этом свете никогда не бывает, чтобы все люди были удовлетворены в своих желаниях, какие бы дары они не получили. Всегда найдется некоторое число личностей, которые, не оценив глубоко всех жизненных условий страны, станут кричать о ничтожестве дарованных привилегий и буду! требовать большего, совершенно невозможного при данных обстоятельствах.
Уже начиная с 1904 года, когда только что началась война, крайние левые партии (большевики) не хотели идти общим фронтом с другими либеральными партиями для завоевания представительного строя в России, и требовали диктатуры пролетариата, т. е. рабочего правительства и республики. Проф. П. Н. Милюков, приехавший в это время из Америки, напрасно старался убеждать товарищей отказаться от утопий, которые могут привести только к неисчислимым бедствиям. Все было напрасно. Поэтому понятно, что после опубликования манифеста 17-го октября и освобождения из тюрем всех политических заключенных, крайние левые партии (социал-демократы и социалисты-революционеры) создали особый орган, названный им Советом Рабочих Депутатов, главным организатором которого явился Лев Троцкий, а первым председателем был Хрусталев-Носарь. В разгаре ликований общества и при неорганизованности нового правительства, этот Совет мог успешно вести свою работу и об’единить все рабочие организации крайнего направления. Граф Витте, узнав об их деятельности, сначала очень деликатно сделал им предупреждение, причем неосторожно назвал их «братцами». Совет не только не обратил внимания на это предупреждение, но и решительно заявил главе правительства, что они вовсе не его братцы, и что им с ним не по пути. Вскоре, однако, этот Совет был разогнан, а его руководители, в том числе Хрусталев и Троцкий, был арестованы. При их аресте была найдена бомба, которую Жандармское Управление прислало для испытания к нам в лабораторию); она была снаряжена пикриновой кислотой (меленитом), но имела очень примитивное устройство.
В общем переход от старого режима к новому происходил почти бескровно и в скором времени жизнь стала входить в нормальное русло.
Как раз в самый разгар революционных событий мне было необходимо поехать в Калужскую губернию, где стро* ился дом на только что купленной мною у крестьян земле. Это было вскоре после обнародования манифеста. Железнодорожное сообщение еще не было восстановлено; было разрешено пустить в ход только товарные поезда для доставки продовольствия. Случайно я узнал, что первый поезд в Москву будет отправлен 20-го октября вечером. Я приехал на станцию, и мне сообщили, что первый поезд действительно будет отправлен в Москву, но он отправляется при особых условиях и билеты на него не продаются: машинистом будет унтер-офицер военно-железнодорожного батальона, и поезд будет сопровожден военной охраной. Не помню, какие доводы я привел о необходимости для меня поехать в Москву; но разрешение отправиться с этим поездом я получил, — с оговоркой, что я рискую застрять по дороге, если поезд будет где-либо задержан революционно-настроенными рабочими. Поезд шел с большими предосторожностями, и мы приехали в Москву с большим опозданием. На мое счастье служащие Киево-Воронежской дороги (частная дорога) к забастовке не примкнули и поезда по этой линии продолжали циркулировать. Я успел попасть на скорый поезд, отходивший около 7 часов вечера, и таким образом, около 12 часов ночи мог приехать на станцию «Тихонова Пустынь», откуда на лошадях на другой день утром я добрался до моего хутора (17-18 километров от этой станции).
В поезде, в купэ 1-го класса, я имел очень интересный разговор с одним адвокатом-евреем, который ехал в Киев, где он имел постоянное местожительство. Очень красивой и представительной наружности, мой собеседник обладал великолепным даром слова и за короткое время моего пребывания в его обществе сумел затронуть целый ряд интересных и злободневных вопросов, вытекавших из новой декларации правительства и царского манифеста. В моей памяти особенно ясно сохранилось воспоминание, что он был очень недоволен способом изменения основных законов Империи при помощи царского манифеста. «Эта бумажка, — говорил он, — еще ничего не значит при удержании в титуле царя прилагательного «Самодержавный». Это дает возможность произвольного толкования манифеста, который таким путем потеряет все свое значение. Конституционный акт должен был бы быть обнародован иным путем, и попутно должны были бы быть изменены главные основные законы, чтобы не было какихлибо неправильных толкований в отношении даруемых гражданских свобод и способов управления страной. Вы увидите, что в скором времени мы будем свидетелями очень печальных событий, которые не послужат на благо России, и не оправдают благих надежд, столь многими ожидаемых от изданного манифеста». Мои горячие возражения не могли поколебать его опасений относительно развития будущих событий. Как я не старался убедить его, что царь не может изменить своего слова, которое является в глазах народа священным, все было напрасно, — и мы расстались каждый при своих убеждениях.
Сколько раз потом я вспоминал речи этого адвоката, когда темные силы стали влиять на слабохарактерного царя, заставляя его забывать об обещаниях, данных им своему народу!
На хуторе и в Калуге я пробыл 3-4 дня, и мог отметить, что в деревне и в провинции жизнь текла совершенно нормальным темпом, и что на мало развитого в политическом отношении крестьянина и на среднего обывателя губернского города манифест 17-го октября не произвел особого впечатления.
Я возвращался в Петербург при вполне восстановившемся железнодорожном сообщении и без всякого опоздания.
Но после таких событий в политической жизни страны, нельзя было ожидать быстрого успокоения возбужденных умов. Партии социалистов-революционеров и социал-демократов не могли помириться с конституционной монархией и требовали учреждения Российской Республики. Все маломальски разумные люди, к какой бы партии они ни принадлежали, вполне сознавали, что Россия, вследствие своей отсталости во всех отношениях и разнообразности народностей, никоим образом не могла перейти при данных условиях сразу к республиканскому строю. Но лидеры указанных партий не хотели слушать никаких резонов; они не только не переставали вести пропаганду среди рабочих и крестьян, но даже начали готовиться к открытому восстанию для свержения царской власти. В особенности сильна эта агитация в Москве, где в первой половине декабря вспыхнуло настоящее восстание рабочих, сопровождаемое забастовкой на всех заводах и устройством баррикад на улицах. Восстание приняло такие размеры, что для его ликвидации пришлось послать из Петербурга гвардейский Семеновский полк с артиллерией под командой полк. Мина. Посылка гвардии обусловливалась тем, что на гренадерские полки Московского гарнизона нельзя было полностью полагаться, так как пропаганда коснулась также и армии, и летом в лагерях на Ходынке в некоторых полках (напр., в Астраханском) уже имели место солдатские бунты. В особенности кровавые бои происходили около Пресненской заставы, где имелось много заводов; с тех пор Большую Пресню, которую я так хорошо знал с детства, стали называть Красной Пресней, вследствие большого количества жертв революции. Говорили, что общее число убитых доходило до нескольких тысяч и что многие дома пострадали от артиллерийской и ружейной стрельбы.
