13. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
25 марта 1818 г. Тинмут
Тинмут, 25 марта 1818.
Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели,
Когда я засыпал, ко мне слетели
Воспоминанья; дикий, странный рой
Порой смешных, пугающих порой
5 Видений, - все, что несоединимо:
Взгляд ведьмы над устами херувима;
Вольтер {1} в броне и шлеме, со щитом;
Царь Александр {2} в колпаке ночном;
У зеркала Сократ {3} в подтяжках длинных;
10 И Хэзлитт у мисс Эджворт {4} на крестинах;
И Юний Брут, {5} под мухою чуть-чуть,
Уверенно держащий в Сохо {6} путь.
Кто избежал подобных встреч? Возможно,
Какой-нибудь счастливец бестревожный,
15 Кому! в окно не всовывался бес
И в спальню хвост русалочий не лез;
Кому мерещатся повсюду арфы
Эоловы, венки, букеты, шарфы
И прочие отрадные тона.
20 Но жизнь грубей - и требует она
Все новых жертв; взлетает нож, как птица,
В руке жреца, и белая телица
Мычит, изнемогая от тоски;
И, заглушая все, визжат рожки,
25 Творятся возлиянья торопливо;
Из-за зеленых гор на гладь залива
Выходит белый парус; мореход
Бросает якорь в лоно светлых вод,
И гимн плывет над морем и над сушей.
30 Теперь о чудном Озере послушай!
Там Замок Очарованный {7} стоит,
До половины стен листвою скрыт,
Еще дрожащей от меча Урганды... {8}
О, если б Феба точные команды
35 Тот Замок описать мне помогли
И друга средь недуга развлекли!
Он может показаться чем угодно
Жилищем Мерлина, скалой бесплодной
Иль призраком; взгляни на островки
40 Озерные - и эти ручейки
Проворные, что кажутся живыми,
К любви и ненависти не глухими,
И гору, что похожа на курган,
Где спящий похоронен великан.
45 Часть замка, вместе с Троном чародейским,
Построена была Волхвом халдейским;
Другая часть - спустя две тыщи лет
Бароном, исполняющим обет;
Одна из башен - кающейся тяжко
50 Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой;
И много здесь не названных частей,
Построенных под стоны всех чертей.
И кажется, что двери замка сами
Умеют растворяться пред гостями;
55 Что створки ставен и замки дверей
Знакомы с пальчиками нежных фей;
И окна светятся голубовато,
Как будто край небес после заката
Иль взор завороженных женских глаз,
60 Когда звучит о старине рассказ.
Глянь! из туманной дали вырастая,
Плывет сюда галера золотая!
Три ряда весел, поднимаясь в лад,
Ее бесшумно к берегу стремят;
65 Вот в тень скалы она вошла - и скрылась;
Труба пропела, - эхо прокатилось
Над Озером; испуганный пастух,
Забыв овец, помчался во весь дух
В деревню; но рассказ его о "чарах"
70 Не поразил ни молодых, ни старых.
О, если бы всегда брала мечта
У солнца заходящего цвета,
Заката краски, яркие как пламя!
Чтоб день души не омрачать тенями
75 Ночей бесплодных. В этот мир борьбой
Мы призваны; но, впрочем, вымпел мой
Не плещется на адмиральском штоке,
И не даю я мудрости уроки.
Высокий смысл, любовь к добру и злу
80 Да не вменят вовек ни в похвалу,
Ни в порицанье мне; не в нашей власти
Суть мира изменить хотя б отчасти.
Но мысль об этом мучит все равно.
Ужель воображенью суждено,
85 Стремясь из тесных рамок, очутиться
В чистилище слепом, где век томиться
И правды не добиться? Есть изъян
Во всяком счастье: мысль! Она в туман
Полуденное солнце облекает
90 И пенье соловья нам отравляет.
Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал
О повести, что я вчера читал
На Устричной скале, - да не читалось!
Был тихий вечер, море колыхалось
95 Успокоительною пеленой,
Обведено серебряной каймой
По берегу; на спинах волн зеленых
Всплывали стебли водорослей сонных;
Мне было и отрадно, и легко;
100 Но я вгляделся слишком глубоко
В пучину океана мирового,
Где каждый жаждет проглотить другого,
Где правят сила, голод и испуг;
И предо мною обнажился вдруг
105 Закон уничтоженья беспощадный,
И стало далеко не так отрадно.
И тем же самым мысли заняты
Сегодня, - хоть весенние цветы
Я собирал и листья земляники,
110 Но все Закон, мне представлялся дикий:
Над жертвой Волк, с добычею Сова,
Малиновка, с остервененьем льва
Когтящая червя... Прочь, мрак угрюмый!
Чужие мысли, черт бы их побрал!
115 Я бы охотно колоколом стал
Миссионерской церкви на Камчатке,
Чтоб эту мерзость подавить в зачатке!
Так будь же здрав, - и Том да будет здрав!
Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав.
120 Но сотня строк - порядочная доза
Для скверных виршей, так что "дальше - проза"... {9}
(Перевод Григоря Кружкова)
Дорогой Рейнолдс,
В надежде развеселить тебя хоть немного, я решился - была не была послать тебе несколько строчек, так что ты извинишь и бессвязный сюжет, и небрежный стих. Я не сомневаюсь, что тебе известен "Очарованный Замок" Клода, и мне хочется, чтобы мое воспоминание о нем доставило тебе удовольствие. Дождь пошел снова: думаю, что от Девоншира мне ничего путного не дождаться. Я прокляну его на чем свет стоит, если за три недели полмесяца будет лить как из ведра.
Жду от тебя добрых вестей.
Привет от Тома. Кланяйся всем от нас обоих.
Твой любящий друг
Джон Китс.
14. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
8 апреля 1818 г. Тинмут
Среда.
Дорогой Хейдон,
Я рад, что доставил тебе удовольствие своей чепухой: если за письмом к тебе мне опять вздумается порифмовать, я не стану бороться с соблазном. Я был бы готов - прости, господи, - разразиться площадной бранью из-за невозможности сделать тебя своим спутником в путешествии по Девонширу, когда бы сам твердо не решил ознакомиться с ним основательно в более подходящее время года. Но так как Тому (а ему стало горазде лучше) не терпится поскорее вернуться в город, мне приходится отложит свое намерение прочесать графство вдоль и поперек до лучших времен. Через месяц я собираюсь вскинуть на плечи мешок и совершить прогулку пешком по северу Англии, захватив и Шотландию: это послужит чем-то вроде пролога к жизни, которую я намерен вести, а именно - писать читать и повидать всю Европу без особых трат. Я пробьюсь сквозь тучи и начну настоящую жизнь. Я преисполнюсь таких потрясающих впечатлений, чтобы, проходя по лондонским предместьям, не замечать их вовсе. На вершине Монблана мне будет вспоминаться нынешнее лето: я намерен оседлать Бен Ломонд {1} - клянусь душою! - но о штанах не может быть и речи. - Чувствую, что сейчас мне легче уяснить, что твой Христос отмечен печатью бессмертия - Верь мне, Хейдон: твоя картина - это часть меня самого. Я всегда совершенно ясно отдавал себе отчет в том, какие лабиринты ведут к превосходству в искусстве - сужу по Поэзии; и я далек от мысли, будто мне понятно, в чем заключается могущество Живописи. Бесчисленные соединения и отталкивания возникают между умом и тысячами его подсобных материалов прежде чем ему удается приблизиться к восприятию Красоты - трепет ному и нежному, как рога улитки. Мне неизвестны многие гавани твоей напряженной сосредоточенности - и я никогда не узнаю о них, но все же надеюсь, что ни одно из твоих достижений не пройдет мимо меня. Еще школьником я обладал смутным представлением о героической живописи. Какой именно я себе ее представлял - описать не могу: мне - как бы боковым зрением - виделось нечто грандиозное, рельефное, округлое сверкающее великолепными красками. Нечто похожее я испытываю при чтении "Антония и Клеопатры". {2} Иль как если бы я увидел Алкивиада, {3} возлежащего на пурпурном ложе на своей галере, и то, как его широкие плечи едва приметно вздымаются и опускаются вместе с морем. - Есть ли у Шекспира строка прекраснее этой:
