Нам надо покончить с этим и не поддаваться подобным соблазнам. - Могут сказать, что мы должны читать наших современников - что нам следует воздавать должное Вордсворту и прочим. Но ради нескольких прекрасных отрывков, исполненный воображения или рисующих самые привычные для нас картины, могут ли нас заманить в ловушку некоей определенной философии, порожденной причудами эготиста? {4} Каждый мыслит по-своему, но далеко не каждый высиживает свои размышления и чванится ими, а потом становится фальшивомонетчиком и обманывает сам себя. Многие в состоянии добраться до самого края небес {5} - и однако им недостает уверенности, чтобы перенести на бумагу увиденное краешком глаза. С равным успехом пропутешествует в небесные края и Санчо. {6} Нам ненавистна поэзия, которая действует на нас откровенным принуждением - а в случае нашего несогласия словно бы засовывает руки в карманы штанов. Поэзия должна быть великой и ненавязчивой, и проникать в душу, трогая и изумляя ее не собой, а своим предметом. - Как прекрасны уединенные цветы! и как померкла бы их красота, если бы они столпились на столбовой дороге, выкрикивая: "Восхищайтесь мной - я фиалка! Обожайте меня - я первоцвет!". Современные поэты в отличие от елизаветинцев грешат как раз этим. Каждый из них похож на ганноверского курфюрста, {7} правящего своим крошечным государством: ему наперечет известно, сколько соломинок сметают по утрам с мостовых во всех его владениях; он места себе не находит, силясь заставить всех верноподданных домашних хозяек начищать свои медные кастрюли до блеска. Древние повелевали громадными империями, об отдаленных провинциях знали лишь понаслышке и даже не удостаивали их своим посещением. Я с этим покончу. Я ничего не хочу больше знать о Вордсворте, ни о Хенте в особенности. Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно выступать вместе с Исавом? {8} Зачем идти против рожна, {9} когда можно шествовать по розам? Зачем быть совами, если можно быть орлами? Зачем гоняться за "остроглазыми вертихвостками", {10} когда нам открыты "раздумья херувима"? {11} Зачем нам вордсвортовский "Мэтью с веткой кислицы в руке", {12} когда у нас есть "Жак под дубом"? {13} Разгадка "кислицы" мелькнет у тебя в голове прежде, чем я напишу эти строки. Несколько лет тому назад старик Мэтью перебросился с нашим поэтом парой слов - и теперь, поскольку ему случилось во время вечерней прогулки вообразить себе фигуру старика, он должен запечатлеть ее черным по белому, тем самым сделав ее для нас священной. Я не намерен отрицать ни величия Вордсворта, ни заслуг Хента; я хочу только сказать, что величие и заслуги не должны досаждать нам, что они могут представать незапятнанными и неназойливыми. Дайте нам старых поэтов и Робина Гуда. Твое письмо с сонетами доставило мне больше удовольствия, чем могла бы доставить четвертая книга "Чайльд Гарольда" {14} и чьи угодно "Жизнь и мнения...", {15} вместе взятые. В обмен на твою горсточку лесных орехов я собрал несколько сережек - надеюсь, они тебе приглянутся.
ДЖ. Г. Р. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ
О, тех дней простыл и след...*
{* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.}
Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря":
Души бардов, ныне сущих...*
{* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.}
Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на пригорке
твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству
Джон Китс.
10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
19 февраля 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Рейнолдс,
Я подумал, как радостно можно провести жизнь: прочитать однажды страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать, вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг известной зрелости, всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие персты, сотканные из эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы, устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения. Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок из взрыхленного эфира, всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев! Наши устремления издавна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто "блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина испытывает большее наслаждение от близости? Благородие восседать подобно Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш голод, а роса - наш жажду.
