Оба варианта трудно принять, потому что и в том и в другом случае может не быть хорошего исхода, но я все еще хочу его, даже если он не испытывает ответных чувств.

— И к чему это нас приводит? — спрашиваю я, используя учебники как щит против своих чувств к нему.

Рансом — единственный мужчина, который так действует на меня, он может заставить чувствовать себя обнаженной одним лишь взглядом. Он может превратить меня из сильной, интеллигентной, образованной женщины в лужу распутного желания одним движением пальца.

Пока он, опуская руки в карманы, подходит ко мне, я понимаю со смешанным чувством ужаса и интриги, что он единственный мужчина, у кого есть власть причинить мне боль.

Он перехватывает мой взгляд, смотрит на меня сверху вниз, и я замечаю, как жилка на его челюсти подергивается в такт с моим сердцебиением. Мы связаны неким способом, который никто из нас полностью не осознает, я чувствую, что тяга к нему усиливается.

— Это приводит нас именно туда, где мы и находимся, где я — твой профессор, а ты — моя студентка.

Хрипота в его голосе отзывается где-то внутри меня, я замечаю, что наклоняюсь ближе. Привлекательность этих полных губ едва ли возможно отрицать. Можно так много сказать по простому поцелую. Я хочу почувствовать его поцелуи на себе — на самых интимных частях своего тела — и я хочу, чтобы он знал об этом.

Его взгляд опускается на мои губы, и хоть я и понимаю, что не должна, но мне нужно поцеловать его. Если между нами все, то мне нужна эта последняя связь, это последнее прощай.

— Мисс Харт.

Мое имя, как тихое предупреждение, слетает с его губ, но я игнорирую его.

— Пожалуйста, зови меня Джозефин, — шепчу я, прежде чем мои губы накрывают его.

Не знаю, кто стонет первым. Если Рансом предполагает для нас разойтись в разные стороны, тогда, вероятно, мне все же не стоит целовать его, потому что то, как он отвечает на мой поцелуй, определенно не означает прощание.

Его губы нерешительны сначала, будто он не уверен, что делать. Я понимаю его смятение. Это худший сценарий — студентка влюбляется в своего профессора. Много фильмов было снято о подобных вещах, но ни один из нас не прислушивается к предупреждению.

У него не занимает много времени, чтобы броситься в омут, и вот уже мы оба тонем, уступая потоку страстей, бушующих между нами. Я никогда не чувствовала, как мужчина сдается, тем более этот, который обычно такой настойчивый, но сейчас он, безусловно, уступает мне.

Я все еще прижимаю учебники к груди, которая набухла и отяжелела, а он по-прежнему держит руки в карманах. Мы соприкасаемся только губами, но влажный язык Рансома путешествует внутри моего рта так, словно ласкает все тело. Это переносит меня назад в гостиничный номер, и я начинаю воображать, как бы это было, если бы он нагнул меня над своим столом, стянул мои брюки и взял меня прямо сейчас.

Фантазия разлетается вдребезги, когда я слышу приближающиеся голоса. Я первой прерываю поцелуй. Рансом смотрит на меня с таким выражением, которое я не могу понять. Его дыхание затруднено, веки отяжелевшие, зрачки расширены и выпуклость на его штанах очевидна. Он выглядит так же, как я себя чувствую — страстной, непристойной, умирающей от желания, необходимость прикасаться и ощущать касания слишком сильная, чтобы ее игнорировать.

Но я смогу ее проигнорировать, потому что мы больше не одни и я не стану рисковать его работой. Я бы никогда не сделала ничего, что могло бы ему навредить, как и интуитивно знаю, что и он никогда не навредит мне. Возможно, для таких сложных отношений, как наши, взаимного уважения друг к другу у нас хватает с избытком. Мы дарим друг другу удовольствие, а взамен уважаем и защищаем частную жизнь друг друга.

— Тебе нужно идти, — говорит он настолько хриплым голосом, что ему необходимо прочистить горло.

Мне нравится, что я могу влиять на него таким образом. Это дарит мне то редкостное чувство силы, которое обычно я испытываю только на сцене.

— Увидимся завтра, мистер Скотт.

Я отхожу назад, улыбаясь. Последнее, что я вижу, — его темный хмурый взгляд, но это не касается меня, поскольку, как изволил выразиться профессор Рансом Скотт, с нами покончено, но я знаю правду.

Мы только начали.

* * *

Работа в среду вечером — то еще дерьмо. Первое, что я слышу, войдя в "Мираж":

— Тамера позвонила, что не выйдет на работу из-за болезни. Ты сегодня работаешь хэдлайнером.

Я от шока дергаю головой, увидев Коту, стоящего в своей распахнутой кожаной жилетке, обнажающей накачанное тело и темные завитки волос. Выражение его лица суровое, но выжидающее.

— Хэдлайнером? — Я потрясена его утверждением, мои руки замирают на застежке лифчика. Это место предназначено для самой популярной танцовщицы. У Тамеры ушли годы, чтобы добиться этой должности. — Почему бы не одна из других девушек? Кто-то из тех, кто здесь дольше?

— Потому что никто не сравнится с тобой, Кошечка, — говорит он, ухмыляясь. — Твой выход в десять.

Я остаюсь стоять в одиночестве посреди раздевалки в одном лишь лифчике и стрингах с распахнутым ртом. А через несколько секунд я медленно расплываюсь в улыбке. Стать хэдлайнером тут означает высшую форму похвалы. Я могла бы оплатить квартплату из чаевых от одного лишь танца. Именно в этот момент мне хочется думать, что родители смотрят на меня сверху, даруя мне то небольшое повышение, в котором я так отчаянно нуждаюсь.

Со слезами на глазах я шепчу:

— Спасибо. — Затем я наряжаюсь для самого жаркого представления в своей жизни.

Глава 9

Я выпиваю двойную порцию виски, стоя за кулисами в ожидании, пока меня объявят. Я жутко рада предоставленной возможности, но солгала бы, если бы сказала, что не нервничаю. За последние десять минут я придумала двадцать способов побега. Не могу отделаться от мысли, что это не мое шоу. Я не должна быть здесь. Я этого не заслуживаю.

И если быть честной, не говоря о прибавке в деньгах, я не уверена, что хочу этого.

Быть хэдлайнером означает быть в центре внимания. Хотя большинство мужчин тут постоянные посетители, я не знаю, насколько они замечали меня до этого. Теперь же, если я это сделаю, то их внимание точно обратится в мою сторону.

Не было никакого плана А или Б. Стриптиз начинается и заканчивается. Сегодняшний выход на сцену может изменить все, но я была бы тупицей, если бы упустила шанс. Я просто хочу получить деньги и уйти. Это было моей целью с первого дня, и это моя цель сегодня.

Когда песня Фелиции заканчивается и она шагает за кулисы, я тяну подол своей рубашки и расправляю галстук, лежащий на моей груди. Сегодня я собираюсь зайти дальше, чем когда-либо. Мысль о том, что Рансом может быть там и наблюдать за мной, заставляет каждую клеточку моего тела гореть. Хотя сегодня всего лишь среда.

Мои ноги пошатываются на каблуках, когда я подхожу к единственной ступеньке, ведущей на сцену, и становлюсь прямо за занавесом, вне поле зрения.

Помещение погружается во тьму — это мое обычное правило. Это дает мне время незаметно выйти на сцену и занять свое место. Напрягаю руку и поднимаю ее вверх, откидываю голову назад и закрываю глаза.

Голубые огни начинают вращаться по комнате, дым ползет по сцене, и я слышу рычащий голос Коты из звуковой системы, когда он объявляет мой выход. Нет звуков аваций или восхищений, только музыка, просачивающаяся вниз с потолка и разносящаяся по всему зданию. Затем в центре внимания оказываюсь я и начинаю двигаться.

"Горяча для преподавателя" — вот название песни, которую я выбрала для своей личной шутки. Я знаю, что Рансома здесь нет, он не может слышать это, но если бы и находился здесь, то думаю, он бы хохотал вместе со мной. Начиная тереться бедрами и вращаться вокруг шеста, ловлю себя на том, что надеюсь, он здесь. Но мне не хватает смелости взглянуть. Хоть я и свыклась со своей работой, никак не привыкну к тому, как она действует на меня. Какова бы ни была власть, идея выступления перед публикой всегда нервирует. Единственный способ преодолеть беспокойство, которое подкрадывается ко мне, — это игнорировать абсолютно все и просто танцевать.