Я ни на секунду не прониклась сочувствием к Хайдару и вовсе не заботилась о том, чтобы не задеть его нежные чувства. Но понимала, что человек в состоянии шока способен на что угодно. И лишний раз провоцировать этого подонка, на глазах у которого только что из-за его предательства погибла вся семья, было опасно. Поэтому я отдала короткое указание, и Хайдара подхватили под руки и затолкали в машину.

Только теперь, когда все было кончено, я осмелилась оглянуться на Тимура, надеясь, что он снова потерял сознание и не видит всего, что происходит. Но нет, Тимур все так же сидел, привалившись спиной к забору, и воспаленными прищуренными глазами смотрел куда-то в одну точку. Я проследила за его взглядом, и горло мое тут же сдавило. Тимур смотрел туда, где у разрушенной стены дома лежало навзничь тело Фатимы в запачканном свадебном платье. Фата, вероятно, потерялась где-то во время метаний по каризам, и Тимур, наверное, впервые сейчас видел свою жену с непокрытой головой. С того места, где он сидел, отлично просматривался тонкий профиль девушки и ее густые, темные, припорошенные пылью волосы.

– Заберите его, – негромко распорядилась я. – Он не замешан, но может дать показания.

– Есть, – отозвался Митя и уточнил: – Его куда, в машину к тому… – он кивнул головой в сторону автомобиля, в который погрузили Хайдара.

– Ни в коем случае, – ответила я.

А затем развернулась и пошла к дому, вернее, тому, что от него осталось. Как поднимали и сажали в машину Тимура, я смотреть не стала.

Операция была завершена успешно. Из присутствовавших на свадьбе не выжил никто, кроме жениха. Уничтожены были все члены группировки, поставлявшей контрабандное оружие в Афганистан. А вместе с ними – их жены, дети и друзья.

Я в тот же день вернулась в Москву и вскоре получила свой диплом и звание подполковника.

Тимура я больше не видела. Но однажды, наведя справки по военным каналам, выяснила, что парнем заинтересовался один из генералов МВД, и тот поступил учиться в Академию Управления МВД.

Меня бросает вперед, и я вздрагиваю от неожиданности, но успеваю упереться рукой в спинку переднего кресла. Выглянув в окно, вижу, что автобус притормозил на остановке у небольшого поселка. Компания турок, сидевших позади меня, начинает пробираться к выходу, негромко переговариваясь между собой, чтобы не разбудить пассажиров, многие из которых уже спят. За окном окончательно стемнело, черная южная ночь заволокла небо, накрыла горные вершины, окутала все своим невесомым, словно лучший турецкий шелк, покрывалом. Луна же выкатилась на середину неба, разгорелась ярче и теперь лила на уставшую от жары землю свой холодный мертвенно-серебристый свет. Он словно специально создан для того, чтобы пробуждать призраков прошлого. Они выплывают из него, бесплотные, бледные, но все такие же живые где-то в сознании, и начинают свой потусторонний танец.

Я снова тянусь за мобильником и провожу пальцем по экрану телефона. Глупо, конечно. Если бы мне пришло сообщение, я обязательно это услышала, как бы далеко в прошлом в тот момент ни находилось мое сознание. Меня ведь этому учили, в конце концов. Я знаю, что некий, если так можно выразиться, настроенный на самые важные данные канал связи с реальностью не отключается у меня никогда. Даже если я сплю глубоким сном после нескольких суток напряженной работы «на объекте», даже если почти теряю сознание от боли, даже если ухожу слишком глубоко в себя – если случится что-то крайне важное, я это услышу, увижу, узнаю. Вот и сейчас я непременно заметила бы, что пришел ответ.

И все же какое-то странное чувство, смутная надежда, которая, наверное, всегда остается в сердцах людей, что бы они ни пережили, заставляет меня провести пальцем по экрану мобильника и проверить, не было ли входящих. Но на экране вспыхивает лишь фотография тенистой улицы одного далекого города на юге России. Высокие платаны, резная тень на асфальте, солнечные лучи, отражающиеся от крытой металлом крыши одного из домов. Новых сообщений нет.

– Извините, – вполголоса окликают меня по-турецки.

Я оборачиваюсь и вижу женщину, сидящую от меня через проход.

– Извините, – вежливо повторяет она, щурясь. – Вы не могли бы выключить экран? Мешает…

– Да, конечно, – отвечаю я также по-турецки. – Простите, что побеспокоила.

Я выключаю телефон и откидываюсь на спинку своего кресла. Автобус снова мягко трогается с места. Кажется, в салоне все уже спят. Кто-то сонно размеренно дышит, кто-то негромко всхрапывает. И от того кажется, что все вокруг слегка нереальное. Словно это не обыкновенный комфортабельный рейсовый автобус, а некий мистический портал, переносящий людей из мира яви в мир снов. Или, кто знает, возможно, и в загробный мир. Что, если все мы здесь – потерянные души, собравшиеся в своеобразном чистилище? Что, если мы находимся здесь уже бесконечно долго и автобус не пробирается по горной дороге, а летит сквозь время и пространство, пронзая границы человеческой реальности?

Однако веселые мысли посещают меня в темноте. Я мотаю головой, чтобы избавиться от них, и убираю телефон в сумку. По-хорошему, надо бы выключить звук, чтобы никому не мешать, но я решаю этого не делать. Писать мне длинные километровые письма или вступать в оживленную переписку никто не станет. А одно смс пассажиры автобуса уж как-нибудь переживут. Если, конечно, оно еще придет, это смс.

Может быть, Тимур ответит мне утром? Может быть, он уже спит? Что он вообще может делать сейчас? Задумавшись, я вдруг понимаю, что понятия не имею, что может Тимур делать ночью. В том случае, конечно, если дела не заставляют его задерживаться на рабочем месте. Впрочем, о чем тут гадать? Наверняка спит в своей постели, а рядом на подушке покоится голова его жены. И ночной ветерок поигрывает легкой тюлевой занавеской на окне. Думать об этом оказывается до странности больно.

Конечно же, я знаю, как выглядит его квартира – гостиная, кабинет, спальня… Помню, кажется, каждый предмет мебели, каждую деталь обстановки. Но вовсе не потому, что некогда могла чувствовать себя у него как дома, как бы мне этого ни хотелось. Нет, на то была совершенно прозаическая причина…

Я снова закрываю глаза. Мотор автобуса тихо размеренно гудит, асфальт под колесами будто пружинит. А в голове у меня ярко вспыхивают воспоминания.

За семнадцать лет службы в разведке за плечами у меня было многое. Та, первая операция в Таджикистане стала лишь началом моего боевого пути. После были и Афганистан, и Ливия, и Северный Кавказ. Первые годы службы, несмотря на то что начальство особенно ценило мои навыки по раскапыванию и обработке информации, а также способность вынести на основе полученных данных вердикт, разработать наиболее удачные стратегии для дальнейшей работы по определенному направлению разведки, у меня нередко бывали и силовые задания. Да, мне приходилось стрелять и обезвреживать. Да, нам голыми руками приходилось расчищать авгиевы конюшни, и те, кому удавалось на нашей работе сохранить оптимизм, крепкий сон и душевное здоровье, могли считать себя счастливчиками. Но после операции во время военного конфликта в Ливии, где я получила контузию и долгое время вынуждена была лечиться в госпитале, силовые задания для меня остались в прошлом, и я практически полностью переключилась на аналитику.

На какое бы то ни было семейное счастье при избранной мной профессии, конечно, рассчитывать не приходилось. Вечная жизнь на грани, от очередной заварушки к другой. Перелеты, задания, направления на новое место. Тут уж не до красивых сказок с «жили долго и счастливо» в конце. Спасибо, если удалось урвать при временном затишье кусок короткого счастья с таким же, как ты, бойцом невидимого фронта. Связи с гражданскими же в нашем ведомстве не то чтобы напрямую запрещались, но уж точно не приветствовались.

Жалела ли я о том, что лишила себя семьи? Нет, не особенно. Еще на втором курсе нам четко объяснили, что наша семья, наши отец, мать, муж и дети – это Родина и высшим благом, высшим долгом для нас является служение ей. И я, в общем, чувствовала себя в своем положении привычно и естественно. Лишь в редкие минуты тоски мне вдруг почему-то начинало представляться, как я беру на руки девочку, дочку, зарываюсь лицом в ее пахнущие ванилью волосы и чувствую себя абсолютно, беспримесно счастливой. Но времени на такие вспышки рефлексий у меня обыкновенно не было.