Они все вместе - вчетвером - выволокли тяжелую машину наружу, и Мамедали-муаллим вторично, при дневном свете, со-вершил генеральный осмотр.
- Последний раз я его выводил три года назад, - сообщил он ребятам. Летом. Сейчас мы его заведем. Должен завестись сразу, карбюратор я только позавчера промывал.
Мотор завелся с первого же оборота, издав жуткий утробный рев, и на лице Мамедали-муаллима немедленно разлилось выра-жение неслыханного блаженства и удовлетворения.
-Это "харлей"! - сказал он.
- А почему он такой большой? - спросил Рашид.
Мотоцикл был и впрямь невиданно велик и вызывал в па-мяти своими начищенными медными частями, грубой решеткой радиатора и причудливой формой бензобака и акселератора изо-бражения гидроэлектростанции первых пятилеток.
Мамедали-муаллим снисходительно посмотрел на него.
-Это "харлей"! - повторил он гордо. Он потер пальцем небольшую царапину на бензобаке - в сорок-шестом году поцарапал.
- А вообще, это абсолютно сохранный мотоцикл, - сказал он - я ведь за ним знаете как ухаживал. Это прекрасная ма-шина - "харлей". У него мотор - зверь! Неограниченной мощ-ности, сейчас таких не делают. Я каждый год мотор его переби-раю - ни одного изъяна, ни одной стертой детали. Я тоже не изменился, улыбнулся Мамедали-муаллим, - с одной сторо-ны, не изменился, но мотор мой уже ни к черту не годится, - он потер впалую грудь, - а у него мотор каким был, таким и остался... Я помню, когда я его приобрел, это был тогда един-ственный "харлей" в Баку, все останавливались и смотрели вслед, хорошие были времена...
- А когда это было?
-Что когда было?
- Когда вы мотоцикл купили ?
- Я могу сказать точно - это было тридцать пять лет и четыре месяца назад, - сказал Мамедали-муаллим.
Он посмотрел на изменившееся выражение лиц ребят и по-думал, что, наверное, по их мнению, тридцать пять лет - это невообразимо много. Тридцать пять лет человеческой жизни - это действительно много... И во дворе ничего не изменилось, даже беседка все та же, и крышу дома железную за это время от силы семь раз покрасили, разве только деревьев больше стало... И че-рез тридцать пять лет ничего в общем-то не изменится, будет так же кто - то беседовать в пригожий зимний день с ребятами в этом дворе...
Холодное зимнее солнце отбрасывало на асфальт тени от кустов олеандров, и Мамедали-муаллиму вдруг стало зябко. А ведь это была очень простая и очевидная мысль, но показа-лась на этот раз почему-то сокрушающе пронзительной и же-стокой...
- Минутная слабость, - успокоил он ребят, провел ла-донью по щеке и улыбнулся. - В моем возрасте это иногда бывает. Помогите мне поставить мотоцикл.
Он еще некоторое время посидел во дворе с ребятами, пого-ворил с ними о разных делах и о том, что климат в Баку меняет-ся к лучшему, с каждым годом становится мягче и что не за горами весна.
- Весна - самое лучшее время года, - вздохнул Мамедали-муаллим, - нет ни одного человека на свете, который может привыкнуть к весне. Самое главное хорошо провести весну!
Он попрощался и пошел домой. Ляфруз-ханум он сказал, что хочет навестить брата, у которого не был вот уже три дня, и предложил ей пойти с ним, но Ляфруз-ханум отказалась, потому что по телевидению вечером должны были показать какую-то интересную передачу.
Мамедали-муаллим не стал настаивать, он знал: жена не очень любит ходить в гости к его родственникам. Не то чтобы она испытывала к ним неприязнь, просто Ляфруз-ханум предпочитала общаться с ними в дни праздников или званых уго-щений. Он надел свой очень приличный коричневый костюм и налив на ладонь немного "Шипра", подушил лысину и подбородок.
Ляфруз-ханум помогла ему надеть пальто и попросила не засиживаться у брата допоздна.
Мамедали-муаллим шел по вечерней улице и раскланивался со знакомыми.
Если бы Мамедали-муаллим был человеком, склонным к са-моанализу, и если бы кто-нибудь спросил, отчего это у него се-годня вечером такое хорошее настроение, то, несомненно, Мамедали-муаллим сумел бы очень подробно и правильно ответить на этот вопрос. Он сказал бы, что у него, Мамедали-муаллима, все в жизни сложилось очень неплохо - живы-здоровы его жена и он, и что Ляфруз-ханум до сих пор остается для него самой красивой и желанной женщиной, что, слава богу, дети все устроены и преуспевают, что на старости лет у него есть и дом, и достаток, и твердый ежемесячный доход в виде пенсии его и жены и что в конце концов почему должно быть плохим настроение у человека, который в этот прекрасный зимний вечер идет к своему родному брату, тоже очень порядочному человеку, выпить пива и поговорить за нардами о политике. Мамедали-муаллим ответил бы так и посчитал бы, что на вопрос о настроении он ответил исчерпывающе полно и правильно. Но если чело-век, задающий вопрос, оказался бы не очень тактичным и настырным, то Мамедали-муаллим, возможно бы, даже сказал и то, в чем он старался не признаваться себе: настроение у него хорошее еще и потому, что до весны осталось уже очень мало, до весны и связанных с нею событий.
Ляфруз-ханум вошла в комнату не вовремя, точнее, она во-шла как раз в тот момент, когда белая полотняная кепка с солнцезащитным голубым пластмассовым козырьком села на-конец на голову особенно ладно и в зеркале шифоньера можно было увидеть, какое выражение суровой мужественности придает человеку этот чисто спортивный головной убор.
Ляфруз-ханум, стоя в дверях, полюбовалась своим мужем, а он откашлялся и, немедленно стянув кепку с головы, сказал:
- На днях, сама знаешь, эта кепка мне понадобится, а мне с чего-то вдруг взбрело в голову, что тесна она, вот я и решил, чем сразу новую покупать, примерю-ка я эту...
- За зиму в шифоньере ссохлась, - кротко поддержала бе-седу Ляфруз-ханум. - Ну как ты решил, новую купим или эту на растяжку отдадим?
- Годится и эта, - смущенно буркнул Мамедали-муаллим и прошел мимо Ляфруэ-ханум в переднюю.
- Я твои гарусный костюм из нафталина вынула уже, - сказала она ему вслед - сегодня проветрится, завтра сумеешь надеть, а кепочка тебе очень идет, очень ловко ты ее примерил.
На следующий день Мамедалн-муаллнм вернулся с базара гораздо раньше обычного. Когда Ляфруз-ханум открыла ко-шелку, оттуда пахнуло весной - от ранневесенних огурцов и алычи. Она вынула один огурец и, разрезав его на две половинки и круто посолив, протянула одну половинку Мамедали-муаллиму.
- Загадай желание, - сказала она.
Ляфруз-ханум верила в примету, по которой любое желание, загадываемое в момент вкушения от первых весенних овощей, исполняется на протяжении остальных времен года.
- Ко мне еще не звонили? - спросил Мамедали-муаллим, доев огурец.
- Кто может звонить в такую рань? - ответила Ляфруз-ханум. - Глянь-ка на часы, девяти еще нет, ты сегодня на пол-часа раньше обычного пришел.
В этот день Мамедали-муалдим никуда не пошел. Он проси-дел до вечера дома, время от времени отвечая на телефонные звонки: звонили родственники и знакомые, с которыми Мамедали-муаллим в любой другой день с удовольствием поговорил бы, но сегодня был он с ними предельно краток - боялся занимать телефон.
Напрасно прождал он и весь следующий день. Ляфруз-ханум старалась его ничем не раздражать, он и так ходил словно по-терянный, а на базаре вместо баранины для бозбаша купал говя-дину, чего с ним никогда еще и не случалось.
Ночью Ляфруз-хаиум слышала, как он ходит по комнате, шелестя по паркету мягкими домашниками. Утром стал он поздно, прочитал газету, а потом пошел и снова лег.
Так он прождал звонка всю неделю. Изменился за эту неде-лю несказанно. Даже взгляд у человека другой стал.
В воскресенье Ляфруэ-ханум накрыла стол нарядно, новую скатерть постелила, а на обед подала самые любимые Мамедали-муаллимом кутабы и дюшбере... А Мамедали-муаллим только взглянул на стол:
- Извини, Ляфруз, я есть не буду, аппетита -нет.
- Ты посмотри на себя в зеркало, - сказала Ляфруз-ха-мум. - в кого ты превратился. Мамедали, у тебя уже не тот возраст, чтобы можно было себя так мучить. Ты уже три дня почти ничего не ешь... Ты что, маленький?!
