Очень просто и интересно содержать в неволе растительноядных, питающихся семенами муравьев жнецов. У меня в квартире, как я уже говорил, жила семья таких муравьев восемнадцать лет. Для них было сооружено из бетона специальное жилище со многими камерами и переходами с застекленными окошками. Муравьи свободно разгуливали по комнате, предпочитая для этого ночь как самое безопасное время, когда меньше шансов попасть под ноги хозяина. Семью воспитала всего лишь одна самка, взятая в природе после брачного полета. Состав муравейника из муравьев рабочих несколько раз сменялся, так как живут они не более трех лет. Самке же основательнице было восемнадцать лет, но она, полная энергии, исправно несла множество яичек.

Существуют многочисленные системы так называемых формикариев, — искусственных помещений, готовящихся главным образом из гипса, для содержания в неволе муравьев. В камерах и ходах формикариев располагаются муравьи, а под стеклянной крышкой за ними очень интересно наблюдать. Но для успеха в этом деле требуются некоторые специальные познания, о чем для широкого круга любителей природы на эту тему не написано еще ни одного популярного пособия. По сути дела желающим наблюдать в неволе этих интереснейших насекомых с очень сложной общественной жизнью приходится или обращаться за специальной литературой, или изобретать самому собственные методы.

Опыт создания таких сооружений есть в США. Там, когда муравьями стали интересоваться широкие слои населения, предприимчивые дельцы тотчас же организовали выпуск формикариев вместе с муравьями и с подробной инструкцией их содержания. Формикариям придают вид сложного сооружения с многочисленными игрушечными постройками, изображавшими сельскую ферму или старинный замок. Они рекомендуются с воспитательной целью для детей и как поучительное зрелище для взрослых. Выпускаются формикарии в Голливуде (Калифорния) и стоят в общем недорого — от трех до восьми долларов. Проспекты формикариев опубликованы в журнале «Естественная история», издающемся музеем природы в Нью-Йорке.

Очень легко содержать тех насекомых, которые длительное время находятся во взрослой фазе. В моих крошечных аквариумах долгое время прекрасно жили различные плавунцы, клопы кориксы, водяные скорпионы, а в небольших клеточках — забавные жуки бляпсы. Превосходно выносят неволю очень симпатичные богомолы и кузнечики. А такие своеобразные насекомые, как палочники, малоподвижны, вообще нетребовательны к пище и довольствуются немногим, к тому же могут размножаться без самцов.

По-видимому, формы приручения маленьких животных могут быть самыми разнообразными. Иногда к этому занятию склоняются из-за пользы. Так, например, известно, что в окрестностях Мельбурна (Австралия) местные жители сажают на оконные шторы богомола одного из распространенных видов, который благодаря неутомимой прожорливости тщательно освобождает комнаты от мух. Используют богомола несмотря на то, что эти насекомые недолго живут — с наступлением зимы погибают, оставляя после себя яички или личинок.

Одно из древних пристрастий человека — содержание в неволе цикад, сверчков, кузнечиков, этих удивительных музыкантов. Они любимы за великолепное пение. И вы, наверное, не раз прислушивались к песне сверчка за печкой, стрекотанию кузнечика в степной траве.

Особенно многоголосо пение насекомых в пустыне. В Средней Азии, едва солнце опустится за горизонт, слышатся явственно голоса многочисленных сверчков и кузнечиков. Нежные мелодичные звуки услаждают слух и успокаивают утомленного путника, гармонично сливаясь с величием заснувшей в вечном покое пустыни. В каменистых горах ночами, будто нежный серебряный колокольчик, звенит пение очень осторожных и своеобразных по внешности пустынных кузнечиков, перекликающихся друг с другом на большом расстоянии.

Песни сверчков и кузнечиков наших южных степей и пустынь невольно запоминаются на всю жизнь путешественнику или случайному путнику, как запоминается запах терпкой полыни, полыхание кровавых закатов, загадочная синева далекого горизонта.

В тропических лесах пение насекомых сливается в громкий хор. Вот к примеру, что пишет об этом американский поэт Уолт Уитмен в своем произведении «Листья травы»^[17]: «22 августа. Резкое однообразное пение цикад, либо стрекотание зеленых кузнечиков, — а последних я слышу по ночам, первых — круглые сутки. Я всегда восхищался утренним и вечерним щебетом птиц, но этих странных насекомых, оказывается, могу слышать с неменьшим наслаждением. Сейчас, в полдень, когда я пишу, пение одинокой цикады раздается с дерева, что стоит в двухстах футах от меня, — долгое, протяжное и очень громкое жужжание, расчлененное на отдельные вихри или колеблющиеся круги — до известного момента возрастающие в силе стремительности, а потом постепенно, легко сходящие на нет. Каждая фраза длится одну-две минуты. Песня цикад очень подходит к обстановке — она разливается, полная значения, мужественная, напоминающая доброе старое вино, не ароматное, но гораздо лучше всех ароматов на свете».

Тот же автор не скрывает своего восхищения, говоря о другом насекомом: «А кузнечик? Как описать мне их задорную речь? Один из них поет, сидя на иве прямо против открытого окна моей спальни, в двадцати ярдах от дома: последние две недели он каждую ночь, при ясной погоде, убаюкивал меня.

На днях я совершил вечернюю прогулку верхом, проехав с полмили по лесу, я слышал мириады кузнечиков; это было любопытно, но я предпочитаю своего одинокого соседа на дереве».

Уолт Уитмен подметил богатство звуковых красок в пении цикад: «Протяжные, хроматические трепетные крещендо, словно медный диск гудит, кружась без конца, посылая в пространство звуковую волну за волной, сперва в довольно сдержанном, но затем все более убыстряющемся и все более четком темпе или ритме, достигая предела, энергии и выразительности, и, наконец, торопливо грациозно замирая и растворяясь в пространстве. Это не мелодия певчей птицы, — совсем не то; заурядный музыкант, быть может, подумает: здесь вовсе нет никакой мелодии, но более тонкий слух уловит неповторимую гармонию, но какой размах в этом медном гуде, наплывающем вновь и вновь, подобно ударам цимбал или вихревому движению медных метательных колец!»

Не правда ли, после такого описания хочется послушать пение цикад?

Иногда, особенно там, где много певчих насекомых, например, в тех же тропических лесах, они могут действовать раздражающе на слух путника, не привыкшего к таким звукам. Польский путешественник А. Фидлер, описывая свою поездку в Бразилию, сообщает, что когда наступала прохладная ночь, он чувствовал громадное облегчение, о причине которого он не сразу догадался: «Оказывается, назойливые певцы субтропических лесов — цикады — почти умолкли. В течение всего дня их тысячные массы производили неустанный сверлящий шум, который, словно острой сталью, пронизывал человеческие нервы и раздражающей болью отдавался в мозгу».

О том же есть в литературе сведения путешественников, побывавших в Панаме. Цикад называют не нежными бубенчиками, а ужасными и назойливыми, вездесущими днем и ночью, издающими резкие визгливые звуки, которые человека со слабыми нервами способны довести до сумасшествия или заставить его бежать.

В пустынях Средней Азии я иногда тоже досадовал на цикад, проезжая мимо их сборища. В это время не было слышно работы мотора, к звуку которого всегда прислушивается каждый водитель.

Песни насекомых очень ценились в далекой древности. Цикад часто содержали в неволе в Древней Греции и Риме. В Италии и сейчас живут в клетках полевые сверчки. Очень большие любители пения сверчков — китайцы и японцы, у которых накоплен с давних пор богатый опыт содержания этих насекомых в неволе. Поздним летом раньше устраивалось что-то вроде фестивалей по прослушиванию сверчков. Да и поныне там во многих домах можно видеть клетки со сверчками, а отправляющийся в небольшое путешествие по железной дороге пожилой мужчина нередко в числе прочих дорожных вещей захватывает с собой и клеточку со сверчком, чтобы насладиться его пением в пути.