Кологойда стоял за углом, всматривался в калитки, заборы и чертыхался.
- Начинаются чудеса в решете: появилась какая-то тетка и нет тетки... На помеле она не улетела и сквозь землю не провалилась, выходит, где-то она тут, за забором. И выходит - тетка эта обязательно местная.
- Почему вы так думаете?
- А потому, что ни одна собака не гавкнула. Попробуй чужой сунуться, они такой тарарам поднимут... Тогда спрашивается: зачем местной тетке бегать по ночам?
И прятаться? А?
- Да что вам далась эта тетка? Надо скорей в музей, а не каких-то баб ловить!..
- Это никогда не известно, - споро шагая, ответил Кологойда. Пристально глядя перед собой и все ускоряя шаг, он начал плести какую-то совершенную, по мнению Букреева, околесицу. - Тетка, или, как вы говорите, товарищ директор, баба, тоже может оказаться вещь...
Смотря с какой точки... Она может быть просто факт, может быть фактор, соучастница или свидетельница. Или даже улика... Ага! Вот ты где, голубушка...
Гигантскими скачками Кологойда помчался вперед, но пробежал мимо музея и свернул к двору Букреева, оттуда донесся панический визг и тотчас оборвался. Когда Аверьян Гаврилович подбежал, Кологойда грозным ястребом возвышался над Евдокией Гавриловной.
Все, что в смысле дородности не добрал поджарый, как борзая, брат, Евдокия Гавриловна перебрала с лихвой, но росточком не вышла и была этакой кубышечкой, как говорили соседи, "поперек себя шире". Сейчас от страха все ее округлые формы превратились в подтаявшее трясущееся желе. Споткнувшись о грядку, она села в ею же самой выращенную чащу моркови, но не могла уже ни подняться, ни пошевелиться и в немом ужасе смотрела на нависшего над нею Кологойду.
- Что вы, товарищ лейтенант?! Это же Дуся, сестра!
- Какая сестра? Про сестру разговора не было.
- Моя сестра! Я ее разбудил, поставил следить за музеем, а сам побежал в милицию.
- А зачем она за угол бегала?
- Господи! Да зачем ей туда бегать? Ты разве бегала к углу?
Онемевшая от страха Евдокия Гавриловна не смогла произнести ни слова, но бурными всплесками желе начисто отвергла это предположение.
- Что тут и спрашивать?! - сказал Аверьян Гаврилович. - Она небось с места боялась сойти, а не то что куда-то бежать...
Аверьян Гаврилович помог сестре подняться, и, присмотревшись к ней, Кологойда сконфуженно сказал:
- Извините, гражданка, за ошибку... Так уж получилось. Идемте, товарищ директор, в музей, а то у меня от этих женщин уже в глазах двоится...
Контролька в висячем замке была цела, но Кологойда не позволил открывать. Он прошел вдоль фронта дома, осмотрел, проверил каждое окно все были заперты.
- Во двор окна есть?
- Там гуси, - сказал Аверьян Гаврилович.
- Какие гуси?
- Ну, разные, хозяйские.
- Тю... Так что? Съедят, что ли? Наблюдайте здесь, я там тоже проверю.
Кологойда решительно направился во двор, но как только он появился из-за угла, воздух прорезал стегающий, пронзительный крик.
Кологойда сделал еще шаг, и тотчас по краю гусиного стада, как зенитные стволы, взвились вверх гусиные шеи и повернулись ему навстречу, испуская стегающие вопли.
Кологойда сплюнул и отступил.
- Вот чертово племя, - смущенно сказал он Букрееву. - Там и мышь не проскочит, не то что вор. Почище вохры. Теперь так, товарищ директор: вы открываете и - в сторонку. И поперед батька в пекло не лезть! Я извиняюсь, конечно, вообще-то вы старше, но только первым в пекло лезть - такая уж наша милицейская работа...
Ничего не трогать и не разговаривать. Если заметите какой непорядок, покажите мне, но молча. Понятно? Ну, давайте посмотрим, какие такие воры залезли в историю и что им там понадобилось...
Когда-то здание музея было обыкновенным жилым домом, только большим по чугуновским масштабам. В сущности, это были два дома, состроенные друг с другом в торец - в каждом по три комнаты и кухне. Русские печи из кухонь повыбрасывали, в общей торцовой стене прорезали дверь, кое-где убрали перегородки, и получилась целая анфилада не больно казистых и просторных, но при начальной бедности терпимых комнат-залов. Давние хозяева жили с удобствами - в каждой половине были кладовки, чуланы, лестницы на чердак. Чтобы место под лестницами не пустовало, Аверьян Гаврилович обшил их по бокам досками, навесил дверцы, и получились еще две кладовушки для всякого малоценного имущества. Настоящие кладовые превратились в "запасники", то есть хранилища всего, что не удалось или нельзя было выставить, а в самой просторной кладовой Аверьян Гаврилович прорезал большое окно и превратил ее в мастерскую - реставрационную, ремонтную, на все и всякие случаи, происходящие в жизни.
Букреев и Кологойда миновали сени, в бывшей прихожей Аверьян Гаврилович щелкнул выключателем и тут же показал Кологойде - дверка подлестничной кладовушки была распахнута. Кологойда заглянул в кладовку, там, кроме продавленного стула, ивовой корзины и еще какого-то хлама, ничего не было. Увидев, что дверца запирается не замком, а щеколдой, он показал на нее Букрееву и пренебрежительно махнул рукой.
Стараясь ступать осторожно, чтобы поменьше скрипели половицы, они шли из комнаты в комнату - впереди Кологойда, сзади Букреев, зажигали свет, и Аверьян Гаврилович лихорадочным взглядом обегал все, потом снова, уже последовательно и тщательно, проверял экспозицию, которую знал наизусть. Все было в порядке и на своем месте. Кологойда обращал к нему вопросительный взгляд, в ответ Букреев отрицательно поводил головой, лейтенант меланхолически, даже с некоторой ухмылкой кивал, так как ничего другого не ожидал, и они шли дальше.
В комнате с левой стороны, где окна выходили во двор, можно было даже не поворачивать выключатель, таким пронзительным светом заливала все луна, и Вася Кологойда чертыхнулся про себя, вспомнив лавочку, озаренную этим ярким светом...
В большой комнате справа Аверьян Гаврилович потянулся к уху Кологойды и прошептал:
- Вот здесь, в этой комнате горел свет, потом погас...
Кологойда пощелкал выключателем - тот работал прекрасно, лампочка не "блымала". Аверьян Гаврилович обошел комнату, чуть ли не обнюхивая каждый экспонат.
