Конечно, специалист по геральдике или даже заурядный фалерист пренебрежительно отмахнулись бы от Толиного рукоделия. Антон и Сашко отнеслись к нему без всякого интереса, но Юка тут же приколола герб к своему синему платьицу и побежала к крохотной за-води, неподвижное зеркало которой тотчас подтвердило, как прекрасно идет ей эта первая в жизни подаренная брошка.
Ей даже показалось, что она сама стала от этого хоть и самую чуточку, а все-таки какой-то другой.
- Давайте к делу, - сказал Толя, когда Юка, налюбовавшись собой и подарком, вернулась к ним. - Я уже устроил так, что буду спать во дворе и могу уйти когда нужно. Важно знать, когда село засыпает.
- Да в десять все спят, как куры, - сказал Сашко. - Даже дачники.
- Тогда давайте к десяти соберемся здесь. Возле развалин нельзя, могут увидеть. И вообще лучше к развалинам подходить отсюда, а не от села. Все ясно?
- Не, - сказал Сашко, - я не могу. Я в хате сплю.
А отпрашиваться... Батько у меня такой, что его не обманешь. Сразу догадается, что шо-то не так...
- Ну что ж, придется нам вдвоем, с Антоном.
- Ты, наверно, сошел с ума? - сказала Юка. - Как это вам вдвоем? А я?
- Но ведь, понимаешь... - замялся Толя. - Все-таки есть некоторый риск. Неизвестно, чем это кончится...
- И по-твоему, я боюсь риска? - металлическим голосом спросила Юка, и в глазах ее не осталось даже следов восхищения и благодарности, сиявших три минуты назад. Теперь они источали оскорбленную гордость и презрение. Скажите, какой благородный рыцарь! Весь риск он берет на себя... И не убьют же в конце концов! - сказала Юка. - Пусть еще попробуют поймать...
Таким образом ссора угасла, не разгоревшись. Ребята всласть накупались, и когда, проголодавшись, вернулись в Ганыши, село гудело от свежей сенсации: из Чугунова только что вернулись мать маленького Хомы и причитающая в голос Чеботариха - суд дал Митьке Казенному три года исправительно-трудовых. Иван Опанасович вернулся тоже и был мрачен: суд все-таки вынес особое определение насчет того, что он доверил огнестрельное оружие такому рецидивисту. Довольна была только мать Хомки и с удовольствием рассказывала каждому, кто хотел слушать, как все было на суде, как она выложила всю правду, не смолчала и про то, как она за своего Хомку приварила тому босяку и бандюге коромыслом, так что все долго смеялись, и как прокурор требовал пять лет, а дали три, а если Чеботариха плачет - пускай плачет:
надо было раньше думать, с малолетства не давать волю тому хулигану...
Юка кое-как поглотала обед и побежала в свое убежище возле плетня. Ей не терпелось увидеть Лукьяниху, посмотреть, как она отнеслась к тому, что все заклинания ее оказались ерундой. Была у нее и тайная надежда на то, что придет Чеботариха и устроит скандал незадачливой колдунье, вроде как в кино, когда сеанс срывается и зрители требуют деньги обратно. Она просидела у плетня до позднего вечера, но Чеботариха не пришла, а Лукьяниха не показалась. Юка спросила наконец хозяйку, и та сказала, что Лукьяниха со своими черепками уехала в Чугуново.
Толя хорошо знал свою маму и лег в постель заранее.
Мама несколько раз приходила и спрашивала, не холодно ли ему и не дать ли теплое одеяло, не кусают ли его комары. Толя заверил, что ему жарко, одеяло не нужно, а на последний вопрос не ответил - притворился спящим. Наконец в комнате погас свет. Для страховки Толя полежал еще немного, потом - на всякий случай - сунул под одеяло ворох сена, придав ему форму лежащего тела, и вышел со двора.
Ганыши уже спали. Мерцающие в отдалении огвньки гасли один за другим. Луна еще только всходила, и село было окутано тем призрачным полусветом, который не позволяет ярко и отчетливо видеть предметы, но помогает быстро и уверенно идти. Толя предусмотрительно надел кеды, и его бесшумные шаги в тени плетней и вишняков не тревожили даже собак.
Антон и Юка были уже на месте. Большую часть дороги они прошли по шоссе, но за полкилометра до развалин свернули в лес.
- А что ты сказал Федору Михайловичу? - спросил Толя.
- Я рано ушел, его еще не было, - ответил Антон. - Оставил записку, чтобы он не волновался, - я вроде понес тебе твой рюкзак. Так и деду Харлампию сказал.
Толя одобрительно кивнул.
Они подошли к опушке леса. Метрах в тридцати гнетущей черной громадой высились развалины. В Ганышах по ту сторону Сокола было темно, только над входом в сельмаг возле шоссе покачивалась под легким ветерком тусклая лампочка фонаря.
- Эх, - сказал Антон, - одному надо было там спрятаться - там же каждого видно, кто пройдет.
- Не следует считать противника глупее себя, - шепотом ответил Толя. Они так же, как и мы, могут зайти совсем с другой стороны. Поэтому ложиться и молчать.
Толя не заважничал, просто он осуществлял задуманную им серьезную и небезопасную операцию, и потому говорил очень деловито. Прикрывшись полой куртки, он осветил фонариком циферблат недавно подаренных папой часов стрелки показывали без четверти одиннадцать. Потом они лежали и ждали, и это было самым трудным. Сколько ни всматривались они - никто не появлялся на освещенном пятачке перед сельмагом, никакие тени не скользили по мосту или пригорку, на котором стояли руины. Луна поднялась выше, тени стали гуще и чернее. И ко всему - стояла гнетущая тишина.
Словно сговорившись, молчали даже лягушки в петляющем здесь Соколе. Ветерок, который дул вдоль поросшей кустарником поймы, сюда не достигал грабовый массив слева преграждал ему путь, и верхушки соснового подроста стояли бесшумно и недвижимо, как незажженные свечи. Юка несколько раз толкала Толю и показывала на его наручные часы, но Толя лишь отрицательно покачивал головой: стрелки были неразличимы, а зажигать фонарик он опасался.
И вдруг все трое затаили дыхание. Нет, им не показалось. Вслед за легким глухим ударом послышался отчетливый звяк - металл чиркнул по камню. Еще и еще... Потом звяканье прекратилось и слышались лишь глухие удары отбрасываемой земли. Сердца ребят заколотились, будто они побежали во весь дух. Они посмотрели друг на друга, но увидели не глаза, а лишь черные провалы глазниц. Толя притянул к себе головы друзей и еле слышно прошептал:
