Ну, Таиске и горя было мало. Хозяин ее к себе приблизил, сделал экономкой, и теперь ее все величали Таисьей Лукьяновной... Жила в свое удовольствие, полной хозяйкой. Уж что было пито-едено, пето-плясано. Эх, молодо-зелено, дуром зерно мелено!.. Нет бы оглянуться на других и самой про будущее, про черный день подумать.
На всю жизнь могла себя обеспечить, горюшка не знать.
Дура была: живу, мол, барыней, так неуж у самой себя воровать? Барыня так больше и не приехала. Несколько раз летом приезжал сын - на каникулы. Неказист был сынок и, видно, не жилец: бледный, большеротый, насупленный. Ну, он ей был не помеха - колесом жизнь катилась. Одна только и досада была - Старый барин. Сколько раз уговаривала хозяина снять страхолюдный портрет и прибрать куда в чуланчик или хотя бы завесить. Только, видно, барин и сам его боялся - трогать не велел...
Отзвенели колокольчиками веселые годочки. Война и та не шибко помешала - война была далеко, а тут все утехи рядом.
А потом враз все оборвалось. Дождливой холодной ночью заявился вдруг сынок. Подрос, а все такой же гадючий, смотрит исподлобья, весь в прыщах. Что они там говорили - неизвестно, только на другой день лошадей запрягли и на станцию - в Екатеринослав ехать.
Таиске наказ: прислугу рассчитать, добро беречь. При первой возможности возвернутся... Только она их и видела...
Денег для расчета никаких не было, прислуга сама разбежалась, прихватывая вместо жалованья что глянется. Пробовала Таиска придержать, постращать - самое чуть не пристукнули. Осталась она во всех хоромах одна. Но выдержала недолго. По ночам и глаз не могла сомкнуть: запрется в боковушке, дверь сундуком заставит и трясьмя трясется. В доме, как в пустой бочке, все гудит и гремит - двери хлопают, стекла звенят, под тяжелыми шагами половицы стонут - то ли воры хозяйничают, то ли Старый барин свое имущество сторожит...
Бросила Таиска выморочный дом и сбежала в Семигорье, поближе к обители. Игумен ее знал и привечал, когда бывал в Ганышах. Барский дом ночь от ночи оголялся. Дом был обречен, и когда в нем осталось только то, что без риска для жизни утащить было нельзя, он занялся и выгорел дотла...
Вскорости и обитель закрыли, разбрелись иноки кто куда. Сорвалась с места и Таисья... И понесло ее по горькой дорожке - где только не была, чего не испытала, не навидалась!.. Мыкалась, мыкалась бездомовница и вернулась обратно. Здесь никто не ждал, никто не приветил.
Кое-кто косился. Живы были еще те, что все знали и помнили, - и про ее развеселую жизнь в помещичьем дому, и про то, как истаяло, расплылось по деревням ганыкинское имущество, а с дымом пожара улетели все следы... Вот и пошла жизнь из кулька в рогожку. Из Таиски, потом Таисьи Лукьяновны стала Лукьяниха, человечий отопок...
Растревожили, разбередили душу воспоминания, сон так и не пришел. Лукьяниха подождала, пока солнце подберет самую обильную росу, взяла лукошко и засеменила на правый берег. После недавнего дождика могли уже появиться лисички.
Идя через мост, она то и дело поглядывала на каменную коробку ганыкинского дома, стоящую на пригорке.
Сколько годов не подходила, не заглядывала туда?
Должно, без малого пятьдесят... Да и на что там глядеть?
На развалины куцего счастья своего?
Лисички действительно появились. Совсем еще молоденькие, тугие. Набрав полное лукошко - не только себе, а и хозяйке на гостинчик, - она пошла обратно и не удержалась: перед мостиком свернула вправо, к пепелищу.
Отчего ж не поглядеть разок? Лучшие годки пролетели тут, как ласточки... И сама, бывало, на эту горушку взлетала, будто ласточка, а теперь вот каждый шаг все тяжеле. Опустив голову к земле, она медленно поднималась по косогору и повторяла про себя вчерашнюю фразу:
ох, пито-едено, пето-плясано... Остановившись, чтобы перевести дух, она подняла голову и обмерла - в оконном проеме стоял Старый барин и своим пронзающим взглядом смотрел на нее.
Лукьяниха зажмурилась и перекрестилась: "Да воскреснет бог и расточатся врази его..."
Старый барин не исчез. Весь напружиненный, он опирался о подоконник и, казалось, вот-вот выпрыгнет, чтобы броситься на нее... Старуха упустила лукошко, рассыпая грибы, оно покатилось под гору, и следом за ним, взмахивая руками и как-то боком, будто подшибленная птица, всхлипывая и причитая, из последних сил заковыляла Лукьяниха.
В это время, крутя на пальце авоську, Юка подошла к сельмагу, стоящему у дороги, - мама послала ее за солью. Каких-то десять - пятнадцать минут разницы не составят, и можно сбегать к развалинам посмотреть. Ну, пока только так, предварительно... И тут она увидела, как, нелепо взмахивая руками, Лукьяниха ковыляет от развалин к мосту. Юка побежала навстречу.
- Бабушка, что случилось? - еще издали закричала она.
На старухе не было лица. Добежав до моста, она ухватилась за перила и начала креститься, что-то бормоча.
- Что случилось? Что с вами, бабушка?
Лукьяниха наконец узнала ее и забормотала:
- Вот - грех!.. Вот - бог наказал!.. Не надо было поминать, не надо было рассказывать... Грех! Смертный грех!
- Да что? Что такое?
- Он! - сказала старуха, крестясь. - Не иначе как по мою душу пришел, окаянный...
- Да кто? Кто пришел?
- Старый барин! - прошептала старуха. - Осподи, спаси и помилуй!
Юка распахнула глаза и - бегом бросилась к развалинам. Она обежала вокруг коробки, заглядывая в оконные проемы, вошла в проем, где когда-то была дверь, заглянула во все закоулки. Там не было никого.
Она собрала бабкины грибы в лукошко и, хмуря брови, медленно пошла на левый берег, к сельмагу.
4
Статистика наша не стоит на месте. Улучшаются ее методы, применяются электронно-счетные машины, и каждые полгода мы убеждаемся, что количество всевозможных тонн, штук, центнеров, условных единиц и процентов растет от сводки к сводке, а уровень 1913 года так далеко уходит в прошлое, что начинает сливаться с мифологией. Однако по сравнению с мировыми стандартами в одной области статистики у нас обнаружился зияющий провал, и нет никакой надежды на то, что провал этот будет заполнен.
Кто может сказать, сколько у нас ведьм, колдунов и привидений? Увы! Даже графы, даже соответствующей рубрики и в помине нет в сводках ЦСУ. В этой области западный мир не то что опередил нас на голову или корпус, а просто обошел как стоячих.
