Так… теперь дальше…

Меня еще не положили в больницу, и мы пошли с Лазаром купить ему куртку… В магазине он стоял перед этим большим зеркалом и примерял куртку… Я на него сердилась, указывала ему, он послушно поднимал руки, поворачивался… Вдруг я почувствовала с удивлением, что он смотрит прямо в зеркало… Я тоже посмотрела… Я стояла у него за спиной… выглядывала… И я увидела, что он не видит меня. Видит только свое лицо. Чудесно прекрасное, почти мальчишеское лицо, с большими изумленными глазами, полными надежды… Машинально он снял очки и мальчишеским жестом зажал их в горсти… Мне так захотелось поцеловать его, где одно такое крохотное пятнышко сбоку на шее, будто крупинка. Я всегда это местечко целую… никто бы не заметил… но я не осмелилась, как будто бы это уже не был мой муж, как будто бы я уже не имела права поцеловать этого отдаляющегося от меня человека…

Эти глупые фальсификации, эти диссертации — «Критика буржуазных фальсификаторов истории болгарского рабочего класса» — сачма[8]!.. Но все это кончится…

Мой Лазар… Эта его хозяйка (мы так ее называем, даже наша маленькая знает это «хозяйка»)… когда строили дачу для ее дочери и она велела, чтобы Лазар работал, как простой рабочий… Я помню его, усталого, испачканного известкой… кандидат исторических наук… Ничего!.. Все-таки теперь рукопись уже передана… Мой Лазар не раб, душа у него живая, настоящая!..

Дело в том, что Лазар перекопировал документы, которые приказано было уничтожить, и написал комментарии, и все свои рассуждения, доказательства и выводы; и все передал Борису, когда Борис был здесь летом… Может быть, в ФРГ издадут… Но пока ответа нет… А, может быть, Лазар для них совсем не тот человек, который должен рассказать обо всем, что случилось?… Лазар не зарабатывал себе имя, не дружил нарочно с теми, с кем нужно дружить; не заискивал, не притворялся… Может быть, они думают, что Лазар только на то годится, чтобы мучить его вместе с тысячами других бесприметных людей?… Но я знаю, что Лазар все написал прекрасно. И я хочу, чтобы он победил… А если здесь узнАют?… И что тогда?… И все-таки я так горжусь им, просто сама себе удивляюсь… Одна такая детская большая-пребольшая гордость!..

Еще нет ответа… Может быть, они думают, что не такая уж это сенсация — когда насильно меняют имена у какой-то части населения в какой-то маленькой балканской стране… Однажды мы говорили с Софи… Я ее люблю с этой ее маленькой родинкой у края рта… Лазар очень похож на свою старшую сестру… Она рассказала о двух девушках в автобусе: — в их селе взяли паспорта, поменяли имена, но все вроде привыкли… Софи сказала, что, может быть, мы преувеличиваем, когда так возмущаемся, и что, может быть, все и не так страшно… Надо потерпеть и все как-то выправится… И в литературе и в кино вот говорят, что эти турецкие имена были насильственно даны болгарам в средние века… Тут Лазар на нее напал, стал говорить, что все это мифология, что документы показывают другое; а то, что сегодня, сейчас происходит, это настоящее насилие, и вся страна загажена этим насилием. Я тоже вмешалась и сказала, что речь идет о человеческом достоинстве, о том, чтобы дети после не чувствовали себя виноватыми из-за того, что сейчас одни насильно меняют имена своим согражданам, другие не сопротивляются, а третьи молчат, испуганные…

— И ты, Лазар, должен что-нибудь сделать!..

— Я уже сделал, — сухо ответил он. — И без твоих советов…

Софи посмотрела на него, вздохнула и сказала тихонько: «Не кричите так, дети проснутся…»

— И пусть проснутся! — почти кричу я. — Пусть видят, что их отец и мать — еще не совсем рабы!..

И тогда Лазар улыбнулся смешливо и поцеловал меня…

Хорошо… Почему же тогда я в конце концов трусливо сдалась и поменяла имя?… Потому что у меня нет ни Лазара, ни детей… И я не могу одна… И я все понимаю… И мне так горько!.. Я хочу умереть скорее…

Значит… Исследование уже есть, существует… Оно, как обвинительный акт… И это сделал мой Лазар… потому что он йигит[9]… И пусть он меня сейчас не любит; я знаю, что из-за этой болезни я стала совсем некрасивая… И пусть он мечтает о какой-нибудь молодой красавице… Совсем как ребенок о новой игрушке… Боже, что с ним будет… У нас нет Колымы, но кто знает, что у нас еще есть… Я люблю Лазара… потому что он смелый… Я так люблю его!.. Я не хочу умирать. Не хочу!..

Я знаю, что это малодушие, но мне захотелось еще жить… С завтрашнего дня буду принимать эти противотуберкулезные таблетки… Мне уколы делают — все-таки было какое-то лечение… Я выздоровею…

У меня есть свои настоящие несчастья, почему я о них не рассказываю?… Мне слишком печально о них говорить… И они мне кажутся слишком странными… и такими — тягостными… Хотя они совсем не связаны ни с какой любовью… Или, может быть, как раз поэтому… Нет, я сейчас не буду о них рассказывать… Просто не могу… Может быть, когда все кончится… А вот кончится или нет?…

Я выздоровею и найду Лазара. Я его найду!..

Написать письмо? Написать?… Но зачем мне эта грубая имитация настоящей жизни, когда я могу сделать настоящую жизнь еще более настоящей… И еще… И еще… гене[10]… Только возьму чистые листки бумаги и карандаш или ручку… и буду нанизывать рифмованные строки — мои стихи… Стихи, как эти бескрайние старинные ожерелья — герданы — из этих старинных золотых монет… Но сейчас я не могу… Не могу встать с постели, не могу вынуть из чемодана свои наброски, черновики… Мне хочется спать…

На сегодняшний вечер пусть останется одна имитация… Я позвоню по телефону, снизу, с первого этажа, из кабинки… Я представлю себе, как будто бы я звоню…

Я буду говорить тихо, чтобы меня слышал только Лазар, а не эти люди возле кабинки, которые ждут своей очереди… Я не хочу показывать другим людям, как будто бы я какая-то очень заботливая мать и супруга; не хочу играть эту тонкую роль такой хрупкой, но духовно сильной женщины; она тяжело больна, но притворяется беззаботной, щебечет; и во всем ее поведении одна цель: смотрите, какая я! замечайте! И зрители замечают и аплодируют… А она думает: вот я! Как я возвышаюсь над своим мужем, какая я тонкая натура!.. Но я так не хочу! Не хочу… А все-таки чего же я тогда хочу?…

Я опускаю монетки и беру трубку… Вот сейчас я все ему расскажу, все разделю с ним: то кафе днем, и противотуберкулезные таблетки, и статью Мизова, и одну-единственную снежинку, и небо, и землю, и утреннее зеркало — все!.. И он, Лазар, утешит меня… потому что он все понимает…

Вот сейчас… Мое мгновенное напряжение… Я услышу его голос… Я так по нему скучаю… Мой Лазар!..

Я выкрикиваю одно «алло!»… Не могу узнать его голос… впрочем, это всегда, когда я звоню ему…

— Зарко!.. Лазаре!..

— Кто это? — спрашивает он на другом конце провода… Голос у него такой будничный и недовольный… Может быть, он уже спал, а я подняла его с постели…

— Извини, Лазарчо…

— Это ты? — теперь интонации как будто живее… Но зачем эти фокусы, как будто из пьесы Пинтера «День рождения» — «Пити, это ты?»… Он правда не узнает мой голос?… Кто может быть, кроме меня?… Зачем он мне устраивает этот театр абсурда?…

Плохо слышно… Мне приходится кричать, и от этого совсем портится все, что я хочу сказать… Я еще успеваю огорчиться из-за того, что весь придуманный заранее разговор пропадает…

О, какая же я глупая и карикатурная!.. А он?… Наверное, он не один сейчас, или вернулся от какой-нибудь женщины; и какими смешными и надоедливыми ему кажутся эти мои выкрикивания… Я уже немного раздражена…