Подумай, отец. Ни одна шлюха не опоганит ребенка. Я знаю - я наблюдала за ними, суровыми женщинами и мужиками в грязной одежде. Многие стали злобными сучками, ублюдками, это верно. Отвердели и не слышат боли. Однако и они узнают невинность, ее встретив.
Но жрецы? Большинство в порядке, я уверена. Честные, почтительные, достойные доверия. А как насчет других, надевших мантии и рясы с нечистыми намерениями? Что видят они - те, что жаждут испортить детей?
Лучше спроси верховную жрицу, отец. Ибо у меня нет ответов. Лишь знаю, знаю с уверенностью: внутри каждого извращенца лежит труп ребенка. Жаждущий компании".
Она была уже в доме, на лестнице. Поднявшись на нужный этаж, повернула к покоям Урусандера.
Солдаты стояли на страже. Ее окинули подозрительными взглядами.
- Отец проснулся, - сказала она. - Капитан Шаренас вызвала меня к нему.
Солдаты посторонились. Один сказал ей, проходящей мимо: - Целую ночь пропустила.
Тихие смешки угасли, когда она закрыла дверь и прошла в комнаты.
Стол, чуть не падающий под весом свитков и странных ящичков из раковин, в коих Форулканы хранили свои священные писания. За этим нелепым монументом ее приемный отец, лицо усталое. Он чуть не вскочил при ее появлении. Он казался загнанным в угол.
Она знала такое выражение лица: видела его в своей палатке. Вот только что, этой ночью.
Ренарр расстегнула плащ, бережно сложила его на угловом стуле. И прошла к столу. - Последнее найденное вино. - сказала она, беря графин и нюхая, - было кислым. - Налила себе. - Отец, у меня много есть что сказать.
Он не желал встречаться с ней взглядом, уставившись в свиток. - Слишком поздно для беседы.
- Если ты о ночном времени, то да.
- Я не о ночном времени.
- О, этот крепостной вал, - вздохнула она. - Знаю, почему ты его насыпал. Ты любил мою мать, а что сделала я? Пошла в лагеря, в таверны, чтобы учиться иной профессии. Я наказывала тебя? Скорее скучала. Или была в возрасте, когда мятеж кажется отличной идеей, полной... идеалов. Сколь многие в моем возрасте ярко пылают, смутно и с отчаянием осознавая, что это пройдет и погаснет. Наш огонь. Наша прыть. Вера в то, что мы так важны.
Он наконец поглядел на нее через заваленный стол.
- Оссерк, - продолжала Ренарр, - сияет не здесь. Где-то. Я так далеко не зашла.
- Тогда, Ренарр, твой... мятеж... окончен?
Что это в его глазах, надежда? Она не была уверена. - Отец, не могу объяснить четко. Но знаю, что выбор дал мне не только использованное тело. Мать была офицером в твоей роте. Я ее дочь, выращенная вдалеке от ее любимого легиона. Итак, я ничего о нем не знаю, не знаю солдатских путей, путей матери. - Она хлебнула вина. - Что она сделала со мной, ты сделал с Оссерком... да, все твои дети наконец стали понимать твои резоны...
Ренарр не ожидала, что ее слова заставят заблестеть мужские глаза. Откровенные, мучительные переживания на лице Урусандера ее потрясли.
Ренарр отвела глаза и поставила кубок. - Один юный легионер пришел ко мне ночью. Пришел не за дешевой любовью, но чтобы исповедать грехи. Резня невиновных. Ужасные изнасилования. Мать и юные дети. Он назвал роту и взводы. А потом встал передо мной и перерезал себе горло.
Урусандер встал из-за стола, выйдя к ней. Сделал движение, будто хотел потянуться и заключить ее в объятия, но что-то помешало.
- Отец, - произнесла она, - твои дети встревожены.
- Я все исправлю, Ренарр. Обещаю. Я все исправлю!
Она не желала открывать перед ним сердце, чтобы не ощутить укол жалости. Хотя подобные чувства давно утонули в глубинах души. Ренарр не ожидала, что они могут вернуться. - Твоей верховной жрице, отец, нужно уразуметь: ее храм и ее вера должны стать чем-то бОльшим. Говори с ней, отец. Говори о надежде. Ей не просто должны все служить, она должна и что-то отдавать взамен.
Ренарр отступила и подобрала кубок. Осушила, пошла забирать плащ. - Моя кровать - не место для исповеди, особенно кровавой. Что до прощения... - она обернулась, послав ему слабую улыбку, - да, это подождет. Мне есть еще чему учиться, отец.
Тот казался истерзанным но, когда медленно распрямил спину, он встретил ее взор и кивнул. - Я буду ждать, Ренарр.
Она ощутила обещание, словно удар в грудь, и торопливо отошла к стене, путаясь в застежках плаща.
Урусандер сказал в спину: - Пойди в свою комнату, Ренарр. Хотя бы на эту ночь. В городе происходят страшные события.
Она заколебалась, но кивнула. - Одна ночь, да. Хорошо.
- И, Ренарр... поутру я желаю услышать от тебя все подробности сказанного тем молодым солдатом.
- Разумеется. - Он не услышит. Она уйдет до рассвета.
"Спальни девочек и мальчиков. Все пути к палаткам и храмам. Кто мог вообразить такое расстояние, и что можно пройти его так быстро, за пару лет?"
Силанн брел по лагерю, сгорбившись от холода. Новый обычай женушки - посылать его куда захочется, доставлять письма и по иным мелким, унизительным поручениям - уже не так тяготил мужа. Он понимал, что это своего рода наказание, но уже почти радовался избавлению от ее общества. Лучше ледяной ветер, чем презрение в глазах, чем мириады отточенных способов явить ему пренебрежение.
Командование требует таланта, и он не так глуп, чтобы верить, будто наделен им в изобилии. Он делал ошибки, но пока что без громких и явных последствий. Это удача. Силанн ощущал, как возрождаются возможности, как открывается путь вперед. В следующий раз он сделает лучше. Покажет Эстеле, что она вышла замуж за достойного.
Впрочем, злобная баба выкопала глубокие рвы, вытащить ее оттуда будет нелегкой задачей. Но он заставит увидеть себя в новом свете, любым способом.
Да, тот мальчишка, то бегство. И Грип Галас. Но тогда было давление, напор неотложных решений, тут любой зашатался бы. Пролить кровь и тут же все скрыть. Мгновения паники овладевают любым офицером.
Что ж, это давно позади. Она ворчит слишком долго. Никто не заслужил такого презрительного обращения, такого расплющивания после многих лет брака. "Скучного брака. Ни одного кризиса. И сын - верно, отвергнувший путь солдата, но мы же простим его, примем, что это душа слабая, мягкая, слишком нежная для обыденных профессий, мы ведь отлично знаем грубость армейской культуры. Ее жестокость.
Нет, все к лучшему, Эстела, и твое презрение - ко мне, к сыну, ко многим другим - оно не умягчает твою жизнь. Нужно увидеть, милая...
Что, проявляя нежность, ты не признаешься в слабости. А если и так, всем нужно ощущать слабость по отношению к кому-то.
Ты пытаешься быть сильной везде, в любой компании. И становишься нетерпимой. Жестокой".
Да, он больше не будет таскать ничтожные письма. Встанет с ней лицом к лицу, сегодня же ночью. Ведь есть разные виды силы. Он покажет ей свою, называемую любовью.
Силанн вздрогнул, заметив кого-то рядом. Косой взгляд показал фигуру в плаще, плод капюшоном, непонятную. - Чего тебе нужно, солдат?
- Ах, простите меня, Силанн. Это капитан Шаренас, я сражаюсь с холодом как могу.
Голос он узнал, хотя она не отбросила капюшон. - Добро пожаловать назад, Шаренас. Только что вернулись?
- Да. Я ведь иду поговорить с вашей женой.
"Ах так. Ну, полагаю, нам с Эстелой придется найти другую ночь. Завтрашнюю, чтобы все исправить, придти к общему благу". - Она не спит, - сказал Силанн. - Я тоже шел к ней.
- Я так и поняла.
Лагерь был сравнительно тихим, а холод кусал все сильнее. Оставшиеся немногочисленные костры создали островки оранжевого, желтого и красного света. Однако почти все палатки были туго застегнуты, солдаты спали под одеялами, а наиболее счастливые под мехами.
- Доложились лорду Урусандеру? - спросил Силанн.
- Да, - ответила она. - Доклад получился... насыщенным. Округа бурлит, Силанн. Многие умерли, но немногие заслужили свершившееся над ними насилие.
