Зашуршала листва, брызнула с ветки в небо потревоженная пташка.
— Пап, не надо, — фыркнул Драгомир, покосившись на вышедшего из кустов калины чересчур взрослого родителя. Но явно смутился и отвел глаза. Добавил, предательски порозовев щеками: — К тебе обычному я больше привык.
Яр послушно вернул себе юный облик, отчего сходство между отцом и сыном стало просто поразительным.
Покинув дворец, хозяин Леса прямиком направился к последней своей отраде на всём белом свете — к младшему сыну. Драгомир был для отца действительно драгоценнее целого мира. Нет, Евтихия и Милену он тоже сильно любил и всячески баловал, но ведь младшенький — это ж младшенький! И не суть, что двойняшек разделяет всего лишь час времени в порядке рождения. Зато Миленка выросла вон какой богатыршей, немногим уступила в росте старшему брату. А Мирош — он один в один как Яр: невысокий, худосочный, нервный. Волосы, правда, не зеленые (и не золотые, как у Тишки), а в Лукерью мастью, но зато шелковые, мягко волнистые — опять-таки отцово наследие. Если Миленка обычно повязывала через лоб атласную ленту, расшитую бисером и жемчугом, то ее близняшка подхватывал густую гриву тонким плетеным шнурком, чтобы в глаза не лезла, а по плечам отпускал свободно струиться. И стрижется он так же неохотно, как батя: большую часть времени ходит русалка русалкою маме на удовольствие, а нынче вот по лопатки обрезал, не подозревая, что и в этом подражает родителю. Обнаружив сию дополнительную деталь сходства, Яр не удержался, расплылся в улыбке, аки масленый блин на сковороде.
Сын занимался делом: грабли чинил, правил зубцы, чтобы сгребать траву, что накосил на лужке позади баньки. Козе ведь сена немало требуется, и ей плевать, кормит ее царский сын или крестьянский — главное, работай по совести. А отец явился непонятно зачем, отвлекает — стоит, руки на груди сложив, на отпрыска любуется, не скрываясь. Драгомир нахмурил темные брови, исподлобья метнул молнию настороженного взгляда.
— Мир, не хочешь пожить со мной во дворце? — сразу предложил лесной царь, чтобы долго не ходить вокруг да около. — Что ты будешь здесь один куковать! У меня там веселее. А?
— Я не один: у меня вон животина есть.
Драгомир торопливо отошел подальше, стоило Яру сделать попытку приблизиться. Сын прекрасно знал отцовскую привычку: зазеваешься и подпустишь на расстояние вытянутой руки — тут же сграбастает в обнимку и затискает до потери дыхания.
— Ну, за хозяйством и соседушка присмотрит. А не справится, так позовет на помощь какую-нибудь миленькую кикимору. Там, глядишь, женится на старости лет, ватагу шуликунов заведет.
Яр не отступался от затеянной игры в догонялки, несмотря на явное нежелание сына подвергнуться отчей ласке. Пусть даже придется метаться по всему двору и огороду — да хоть по всему лесу! Упрямством оба были равны, только у отца опыта побольше. Так с лужка, что за банькой, оба переместились ближе к дому.
— Пап, я тебе всё равно Тишку не заменю.
— Конечно, не заменишь. Вы у меня все особенные и незаменимые. — Яр изловчился и поймал-таки своё «отражение» в объятия.
— Пап, отстань, — попытался тот упрямо выкрутиться, не поднимая глаз. А щеки запылали неровным румянцем. — Ну, зачем я там нужен? И русалки будут на меня дуться, что я не такой любвеобильный, как Евтихий.
— С девчонками я сам разберусь, приструню, если станут тебе слишком надоедать. Мирош, я всё давно знаю, — шепнул Яр в порозовевшее ухо, очень похожее на обычное человеческое, но слегка оттопыренное и острое сверху — точь-в-точь как у него самого.
Сын вздрогнул, съежился в его руках.
— Что ты знаешь? О чем ты? — Мир сделал вид, будто не понял намека.
Но хотя бы вырываться прекратил. Прижался робко, неуверенно. Глубоко выдохнул. Пальцами вцепился в бархатный рукав, стиснул.
— Я рассказывал, почему отец выгнал меня из дома? — негромко напомнил Яр, успокаивающе поглаживая ладонью по плечам, по спине.
— Да, — обреченно вздохнул Драгомир и покраснел еще больше.
Яр чувствовал, как трепещет в волнении сердце его мальчика. Да и собственное в ответ колотилось пойманной пичугой. И Драгомир тоже ощущал это, понимал, что отцу разговор дается не просто. И только это сколько-то успокаивало его, поэтому он до сих пор не оттолкнул родителя.
— Думаешь, зачем я вам открылся? Ведь эта история так смутила и вас троих, и мне было стыдно признаваться в прошлых ошибках. Уверен, с тобою происходит всё то же самое, что тогда случилось со мной.
— Поэтому теперь и ты выгонишь меня из дома? — несмело улыбнулся сын. — Вернее, из Леса.
— Никогда на свете. Ты же мое драгоценное сокровище. Я знаю, как больно терпеть и молчать, потому что поделиться страшно. И пойми, как мне больно теперь, когда ты не позволяешь себя обнять.
— Тебе лишь бы потискать кого-нибудь… А я правда боюсь, пап, — прошептал сын, крепко зажмурившись. — Вдруг я… А если кто-то заметит? Это так стыдно. И неправильно. Если мама узнает. Или Тишка. Или…
— Мама знает, — перебил его Яр и обнял еще сильнее, чтобы не дергался и не дрожал. — Мышонок и Миленка догадываются. Пойми, мы тебя любим — как бы ты сам к себе не относился, что бы ни вообразил. Мы — всегда тебя будем любить.
— И ты? — переборов неловкость, шепотом спросил Драгомир, подняв на отца блестящие глаза. — Тоже? Любишь? Всё равно?
— Люблю, — кивнул Яр. Стер пальцем скатившуюся с ресниц слезинку, поцеловал в щеку. — Я сделаю для тебя всё. И позволю тебе всё, что захочешь.
— Как твой дядюшка позволил тебе? Через отвращение? Из долга? — прищурился Драгомир.
— Глупыш, — терпеливо улыбнулся Яр. — Ты же мой. Моё отражение. Моё продолжение. Ты мой даже больше, чем Тишка или Милена. Больше, чем ты сам можешь представить. Я знаю, что для тебя будет лучше. Поверь мне, ты ни в чем не виноват. Всё это ведь… Так бывает, постарайся это понять. В этом нет ничего постыдного. И ты справишься с этим. Мы с тобой это преодолеем. Только не отворачивайся от меня, пожалуйста! Не убегай, не прячься. Не отвергай меня. И не проклинай себя…
Яр шептал это, уткнувшись лбом в пылающий лоб сына. Тот покорно слушал, зажмурив глаза. Но когда отец попытался поцеловать его — в губы! Драгомир дернулся, словно от удара. Отпихнул его от себя с неожиданной силой, буквально отскочил от родителя. Пылая стыдом и гневом, бросил в лицо:
— Я думал, что это я обезумел! Оказалось, мы оба сумасшедшие!!!
Он убежал в дом, громко хлопнув дверью.
Яр выдохнул в разочаровании. По себе он знал: один поцелуй решит всё. Либо наваждение развеется мгновенно, либо хотя бы станет ясно, что тут что-то другое, а не злополучная наследственность, и тогда нужно принимать совершенно иные меры.
На крыльце соткался из воздуха сердитый домовой.
— Здрав будь, царь-батюшка.
— И тебе не хворать, соседушка, — устало отозвался Яр. Неохотно подошел, уселся на ступеньках. Вот уж перед кем, а перед домовым, обитающим в тереме Лукерьи, извиняться за свои неосторожные действия он не собирался.
Домовой недобро прищурился:
— Вот, значит, о ком наш мальчишка вздыхает по ночам. А я-то всё гадал!
— Это просто наваждение, — уверенно и с долей раздражения пояснил лесной владыка. Не хотел ведь, а приходится оправдываться! — В моем роду это случается из поколения в поколение. Временное сумасшествие. Дети подрастают — и пытаются понять, как жить рядом со старшими, которые иной раз выглядят младше своих отпрысков. Почему дед кажется ровесником собственного внука, дядюшка — братом-близнецом племянника.
— А отец настолько прекрасен, что зачаровал сына? — поддакнул домовой.
Яр не ответил на колючку. Это со стороны кажется глупостью, но только тем, кто не бывал на его месте. Или на месте Драгомира. Кто не знает, каково это, когда у тебя в груди сердце переворачивается, а в голове такая путаница, что легче с высокого берега с камнем на шее, чем попытаться в самом себе разобраться. А главное — самому себе простить это преступное чувство.
