После окончания вечера в соседнее здание дома культуры переместилось высшее общество Питкяранты, к коему авансом был причислен и я. Было человек пятнадцать, а ключи от дома культуры принадлежали Евграфу Николаевичу, так что никто нас побеспокоить не мог. Были: Ильма, я, Евграф Николаевич, начальник местного ЦБК, начальник местной ТЭЦ, парикмахер, он же визажист, он же мастер педикюра, начальник РОВД, а также неприметная, но очень могущественная пустоглазая личность, местный чекист. Был и этот хуй, который встречал мою Ильму, по имени Эдик, надо же, его звали так же, как и меня. Я тайный Эдик. Были остальные приживальщики. Мой Вергилий, все это время ожидающий меня у дверей, бросился ко мне, получил свой пятачок, и был прогнан Эдиком, вернее, одним его горячим кавказским взглядом. Евграф Николаевич строго, но ласково сказал мне, вы у нас человек, так сказать, новый, не знаете еще, с кем нужно воды водить, мы найдем вам иного чичероне. У вас какие-нибудь пожелания вообще есть? Вы чем тут заниматься собираетесь, извините, если нескромно? В любом случае рассчитывайте на мою всемерную поддержку. Я вообще сюда приехал изучать карельский язык, выдал я заготовленную версию. Много читал о Карелии, Ильмаринен (Ильма!), Вяйнямёйнен, хочу прочесть «Калевалу» в оригинале, то, сё. О| растрогался владелец заводов, газет, пароходов, тогда я вам найду одного старика, который прекрасно говорит по-карельски. Вам стоит также побывать в нашем краеведческом музее, он находится на улице Ленина, соседнее здание с музыкальной школой. Следует понимать, что так изысканно он говорил только в моем переводе; речь его была довольно отрывиста, пересыпана нахами и бля, и каким-то особым жаргоном, который я сначала принимал за диалект карельского. Кстати, вы говорили по телефону с каким-то де Селби, говорил он, это не Гастон де Селби? Я знавал одного Гастона де Селби, это мой хороший друг. Какой де Селби/ не знаю я никакого де Селби| — слегка удивился я, соблюдая конспирацию, надеюсь, Евграф Николаевич не заметил фальши в моем голосе, и кляня себя за болтливость, а де Селби (хотя он был и не Гастон) за несвоевременный звонок — мысленно кляня, конечно, мысленно. Закрыв двери, Евграф Николаевич открыл другие двери, бара, содержащего преимущественно водку и еще какой-то странный напиток, напоминающий абсент, но не абсент, и все дружно начали пить, преимущественно странный напиток, а не водку. Пил и я, а что пил, уже не помню. Минут через пятнадцать непрерывной выпивки, дела компанейского, как было отмечено ранее, Евграф Николаевич к моему величайшему удивлению, сказал буквально следующее: ну, теперича нам здесь, так сказать, преотлично! ежели мы теперича даже совсем разденемся, так и тут никто ничего нам сказать не может! И действительно, скинул с себя все, даже сапоги, и в одном белье начал ходить взад и вперед. Через минуту многие из пришедших тоже были в одном белье и радостно приговаривали: ну, теперь нам здесь преотлично! теперь ежели мы и совсем разденемся, так никто ничего сказать нам не смеет! Разделись, правда, не все: кое-кто ушел наверх, и Ильма с Эдиком тоже, кажется, ушли наверх, и я, кажется, тоже пошел наверх, но я не помню точно. И что было дальше, и где была Ильма, и где был я, я тоже не помню. Как будто провалился в какое-то черное небытие. Кажется, на этом месте я заснул. Думаю, на этом месте я заснул. Надеюсь, на этом месте я заснул. Во всяком случае, потом я точно заснул, потому что проснулся на следующий день в гостинице в одном белье, с раскалывающейся головой. Ведь нельзя же проснуться с раскалывающейся головой, в одном белье, в гостинице, предварительно не заснув. Не знаю, что там было — может быть, этим людям просто нравилось ходить в одном белье, охреневая от чувства собственной безнаказанности.

Первый, кого я увидел, проснувшись — был тот самый старик, Илья, с которым мы ехали в поезде. Это и был обещанный мне Евграфом Николаевичем чичероне и учитель карельского языка. Может создаться ложное впечатление, что, проснувшись, я сразу его увидел — нет, все было не так. Если говорить подробно (хотя и вкратце), то, проснувшись, я бросился к крану, а он не работал. Quelle ironie! Снаружи стеной лил дождь, а внутри воды не было. Я позвонил вниз и попросил принести воды, но администратор сказал, что это в его обязанности не входит, если я хочу, пускай спускаюсь сам и покупаю воду, ресторан у них есть внизу, есть также и ларек через дорогу, но там воды нет, только пиво. Через пять минут раздался стук в дверь; одумались, решил я, открыл, и тогда-то и увидел этого самого Илью. Если быть точным. Он был мокр, с него текло, и я немного попил, украдкой выжав его кашне и шапку, пока он ходил в туалет. Можете вообразить себе мою жажду! Оказалось, он умеет говорить по-русски, просто не очень хочет. За неимением камина я провел его к батарее центрального отопления, которая, слава богу, работала, и мы проговорили несколько часов. Он сказал мне, что обучал карельскому языку многих ученых военнопленных немцев, которых ссылали в эти края при Сталине — их было много, но ни одной фамилии он не назвал, во всяком случае, ни одной фамилии я не запомнил. Кроме того, он рассказывал сказки участникам различных этнографических экспедиций, которых тоже было снаряжено сюда немало. Карелия — одно из мест, куда еще имело смысл посылать этнографические экспедиции, не так давно еще имело смысл, за сегодняшний день не поручусь. В сорок с чем-то лет он упал со скалы, и с тех пор у него дрожали руки и голова. Пока мы говорили, он сидел, съежившись, у батареи, обсыхая, усыхал, и выглядел теперь не так уверенно в себе, как в поезде. Я предположил, что дело в алкоголе, и он, в самом деле, оживился и с удовольствием сбегал за водкой в ближайшую лавку, когда я дал ему на это денег. Он был совершенно уверен в своем таланте рассказчика и думал, что участники этнографических экспедиций изрядно нажились на нем, продавая истории, которые он им рассказывал. Водка, которой я его угостил, показалась ему достаточной платой за историю о том, как его бабушка Вера видела в лесу лешего. История эта, адаптированная, сконденсированная, исправленная и сокращенная, сводится к следующему (он рассказывал ее от ее лица, в женском роде).