Эльфка зло сверкнула серыми глазами и только теперь заметила Эльзу.

– Не буду мешать. – Канарейка направилась к двери, но, когда она схватилась за ручку, атаман вдруг сказал громко и строго:

– Стой.

Звучало почти как приказ.

Канарейка, вскинув брови, повернулась к нему.

– Что у тебя на лице? – спросил Ольгерд, смотря куда-то в пол, а не на эльфку. И снова отвернулся к окну.

Эльза почувствовала себя свидетелем того, чего видеть не стоило.

Канарейка расплылась в самодовольной кошачьей улыбке.

– Ничего.

– Атаман, я пойду… – неуверенно протянула Эльза.

– Иди, – Ольгерд шумно выдохнул. – У тебя есть время до моего возвращения.

Эльза встала и, стараясь не смотреть ни на эльфку, ни на атамана, быстро вышла из комнаты.

– Смой это, – снова почти приказал Ольгерд.

– Не-а, – протянула Канарейка, подошла ближе к атаману, дотронулась до его плеча.

Он напрягся.

– Гламария?

Эльфка хихикнула, попробовала развернуть атамана к себе лицом. Но он, естественно, был сильнее, не поддавался.

– Ты идиотка, – сказал он. – Чего ты добиваешься?

– А ты всё ещё не понял?

Ольгерд с силой сжал эфес карабелы.

– Поэтому ты каждый раз проставляешь к моему горлу нож? Это у тебя игры такие?

Канарейка молча обняла его сзади.

Ольгерду очень сложно было держать себя в руках. В этой сраной мази, похоже, были ещё и афродизии. Атаман уже давно не чувствовал ничего подобного.

– Потом будет больно только тебе.

– Какой ты, оказывается, благородный рыцарь, Ольгерд фон Эверек. Обосраться можно! – засмеялась Канарейка.

Ольгерд свёл брови. За его спиной послышался плеск воды.

С минуту атаман через окно глядел на ночное небо. На нём было так много звёзд, что в неразберихе рассыпанных белых огоньков невозможно было вычленить хотя бы одно созвездие.

– Я смыла, можешь выдохнуть.

Атаман обернулся. Гламарию, может, она и смыла, но афродизии определённо остались витать в воздухе.

– Ничего ты не понял, Ольгерд фон Эверек, – Канарейка утёрла лицо полотенцем и рассмеялась заливисто. – Я хотела только поиздеваться над тобой.

Значит, так?

Атаман мгновенно оказался возле эльфки, стоявшей в другом углу комнаты. Острие её собственного кинжала упёрлось в основание позвоночника.

Теперь уже Канарейка почувствовала те самые афродизии. Это же были они?

У эльфки вдруг закружилась голова.

Атаман тоже не вполне себя контролировал, он с жаром и жадностью стал целовать Канарейку.

Ольгерд недавно заметил, с каким неестественным, больным удовольствием и азартом Канарейка бросается в бой. Заметил, как боится и трепещет, когда приставляет нож к горлу, даже если это горло бессмертного. Как она похожа на него самого много лет назад – как силы к жизни она ищет в угрозе смерти.

И от этого шельмовского кинжала, приставленного к основанию позвоночника, у эльфки по спине бегали мурашки.

Свободной рукой атаман провёл по шее Канарейки, дотронулся пальцами до гладкой тонкой кожи на ключице и опустился ниже, расстёгивая пуговицы, открывая маленькую грудь эльфки.

У Канарейки вырвался стон, Ольгерд заставил её молчать, углубив поцелуй. Эльфка схватила полы кунтуша атамана и стала отступать назад, к кровати, утягивая Ольгерда за собой. Возле постели он отпустил кинжал, тот звякнул, упав на пол.

Обеими руками атаман взял эльфку за плечи, не разрывая поцелуя, усадил её на кровать.

Канарейка дышала быстро и тяжело.

Ольгерд легонько толкнул её назад, эльфка легла на матрас уже в нетерпении, клокочущем в груди.

Но атаман вместо того, чтобы грубо и неистово взять её прямо здесь, словно бы с заботой укрыл полураздетую эльфку пледом, отошёл к столу и нарочито медленно налил себе вина.

– Ольгерд… – выдавила Канарейка, свернувшись калачиком, от напряжения сжимая и комкая простынь. – Aep arse, что за хуйня?!

Атаман ухмыльнулся самодовольно, глотнул вина, не отрывая взгляда от Канарейки, обставил кубок в сторону.

– Я очень мстительный, знаешь ли. Ненавижу, когда надо мной издеваются.

И атаман очень неторопливо, как обычно, держа руку на эфесе карабелы, вышел за дверь.

Канарейка пыталась восстановить дыхание, перебирая то ли вслух, то ли про себя самые грязные выражения, все из которых тем или иным образом говорили о том, какой Ольгерд мудозвон.

Ольгерд с силой ударил кулаком о стену. Костяшки пальцев закровоточили. Он ударил второй рукой, стал бить и пинать стену, вымещая злость: злость на самого себя, на то, что не смог сдержаться, на то, что в итоге поступил с ней как настоящий урод.

Все руки были в крови, каждый удар оставлял тёмное пятно на стене дома. Но злость в атамане всё не заканчивалась, не подходила к концу, её хватало на каждый следующий удар.

– Ольгерд, – произнёс знакомый голос. Маленькая рука с паутинкой шрамов легла на его плечо.

– Ты успокоился?

– А ты? – резче, чем стоило, спросил атаман.

Несколько секунд был слышен только шум трепещущих на ветру листьев. Атаман даже успел подумать, что она вернулась в дом.

– Почему ты ушёл?

– Я же сказал.

– Это неправда.

Ольгерд, все ещё стоявший спиной к эльфке, повернулся.

– Неправда – то, что ты себе придумала. У меня каменное сердце…

– Я уже это слышала, – холодно прервала Канарейка. – И не забыла. Но ты способен к жалости. К симпатии.

Ольгерд не ответил. Тень от тёплого света, падающего из окна, удлиняла и синяки под глазами, и носогубную складку. Он становился похожим на невозможно усталого старика.

– Ты держишь меня за идиотку, Ольгерд фон Эверек. Думаешь, что я такая кретинка, позволяю себе думать о каком-то продолжении? Думаешь, если трахнешь меня, я не отвяжусь и потащу тебя под венец?!

Атаман молча смотрел на Канарейку. Она всё правильно поняла. И имела право злиться на него.

– Да, я именно так и думаю. И ты – первая, кому я не хочу позволить обманываться.

– Я не обманываюсь. – Большие эльфские серые глаза смотрели прямо и серьёзно.

– Я тебя понял, – сказал Ольгерд.

– Если ты сделаешь так ещё раз… – с угрозой начала Канарейка, но под конец фразы отвела взгляд и попунцовела.

С минуту они молчали. Ольгерд смотрел в звёздное небо, эльфка – себе под ноги.

– Раз у меня исчезла печать, мой контракт с О’Димом выполнен. Я помогла Геральту исполнить твоё третье желание и «влюбилась в кого-то не такого смертного».

Атаман прыснул.

– Что-то в вашем контракте только ты работаешь.

Канарейка улыбнулась как-то грустно, наклонила голову:

– Иди спать, атаман. – Поймав хитрый взгляд, улыбнулась: – Без дополнительных процедур. Просто спать. На рассвете выезжаем.

Блатхе наконец вспомнил, что люди называют его маем – последним месяцем весны. Вспомнил так качественно, что пот со всадников лился в три ручья. Атаман даже снял кунтуш и утирал лоб его рукавом.

Рубашка прилипла к спине, солнце жарило так, что хотелось содрать с себя кожу. Поднимавшаяся из-под копыт пыль иссушивала воздух, резала лёгкие.

Когда тракт свернул к Оксенфурту, прохладный ветер с Понтара остудил тело и мысли.

Они были совсем близко, оставалась всего какая-то пара миль. И всё выходило так просто, ничего не вставало на пути и не мешало.

Был ли в этом замешан О’Дим, просчитавший каждый шаг, чтобы Канарейка и Ольгерд смогли добраться до цели?

Лавку, втиснувшуюся между двумя богатыми особняками, они тоже нашли почти сразу. Замыленные стёкла, сквозь которые не было видно ничего, удивлённо глядели на узкую улочку, ведущую к рыночной площади. И «Алхимия» тоже была неподалёку.

– Злой и добрый жандарм? – усмехнулся Ольгерд. Это были первые слова, которые он сказал Канарейке со вчерашней ночи – собирались, завтракали и ехали они в полной тишине. Атаман спрыгнул со своей чубарой кобылы.

– Ну и кто же из нас добрый?