«… Я обращаю ваше внимание, господа сенаторы и сословные представители, что в… моем подзащитном Кибальчиче вы имеете перед собой личность выдающуюся. Семнадцати лет Кибальчич заканчивает гимназию с медалью, что указывает на человека, который был одарен от природы прилежанием и способностями, выходящими из ряда. Затем мы видим его студентом института путей сообщений. В 1873 году он переходит в Медико-хирургическую академию, где отмечен блестящими успехами. Но в 1875 году следует арест за хранение нелегальной литературы. Сколь незначительной была вина моего подзащитного, говорит приговор суда – один месяц лишения свободы. Но, дожидаясь этого приговора, Кибальчич просидел в тюрьмах Киева и Петербурга два года и восемь месяцев. Вот там-то он и встретился с социалистами. Семена их учения попали на благодатную почву – Кибальчич был ожесточен несправедливым заключением. Так само общество толкнуло его на путь борьбы с правительством. После суда Кибальчич не смог вернуться в Медико-хирургическую академию – двум его прошениям о возврате было отказано. И, наконец, третье роковое обстоятельство. В августе 1878 года в Петербурге было совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева. В ответ поступила странная административная мера: высылка из Петербурга всех лиц, которые привлекались в качестве обвиняемых по политическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы. Я не буду говорить о несправедливости этой меры, полагая, что она уже осуждена. И вот эта мера толкнула Кибальчича на путь нелегального положения. А отсюда всего один шаг до всяких крайних теорий, даже до террора. Так внешние обстоятельства действительности толкнули моего подзащитного в объятия социал-революционной партии. Когда я явился к Кибальчичу как назначенный ему защитник, меня, прежде всего, поразило, что он был занят совершенно иными делами, ничуть не касающимися настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, которое делал о воздухоплавательном аппарате, он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Вот с каким человеком вы имеете дело».

И, наконец, из последнего выступления Кибальчича в судебном заседании на процессе:

«Теперь, пользуясь правом голоса, мне предоставленным, я скажу о своем нравственном отношении к происходящему, о том логическом пути, по которому я шел к известным выводам. Я в числе других социалистов признаю право каждого человека на жизнь, свободу, благосостояние и развитие всех нравственных и умственных сил человеческой природы… «…» подкрепление моего проекта математическими вычислениями – должно быть сделано теми экспертами, в руки которых попадет мой проект. Насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем… «…» Верна или не верна моя идея – может окончательно решить лишь опыт «…» Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не пропадет».

Теперь понятно, почему я сделал ставку на этого человека? Не только за его научно-технический талант. И даже не столько за это! Почитав воспоминания о Кибальчиче его современников, я понял, насколько это был высоконравственный человек. Уверен: по мере нарастания российского могущества, при наличии таких людей, как Кибальчич, желание какой-либо страны воевать с Россией пропадет. Подобный пример имелся в двадцатом веке моего мира, когда экономически более мощные Соединенные Штаты так и не посмели развязать войну с Советским Союзом.

Понимали, что могут и проиграть.

Вторично я появился в камере… с телом его двойника, умершего от инфаркта, в день моего отправления из XXI века.

– Это еще зачем? – спросил Кибальчич, хмуро глядя на труп.

– Чтобы вас не искали, – пояснил я. – Представляете, что начнется, если вы просто исчезнете из места, откуда исчезнуть невозможно?!

– Как же вам удалось найти человека, столь похожего на меня?! Даже борода… Она приклеена?

– Обижаете, Николай Иванович. Натуральная.

– Откуда он?

– Из Канады.

– Из Северной Америки?

– Совершенно верно. В эпохе, из которой я прибыл, на Земле – почти девять миллиардов человек, – пояснил я. – Ежедневно умирают миллионы. Было из кого выбрать.

– Как можно прокормить такое количество?! – поразился Кибальчич.

– С трудом, Николай Иванович. – Я невольно вздохнул.

Мы сидели на берегу Финского залива. На наше счастье, погода прояснилась. По берегу прогуливались чайки, смешно переступая перепончатыми лапками. Вдали дефилировали барышни с белыми зонтиками и кавалерами. А я передавал Кибальчичу его новые документы и объяснял, за кого теперь он будет себя выдавать.

Переодетый Николай Иванович (почти неузнаваемый со сбритой бородой) был рассеян и задумчив. И, по обыкновению, смотрел куда-то вбок и вдаль.

Думал какую-то свою затаенную думу.

– Неужели нельзя больше никого спасти? – спросил он наконец. – Перовскую, Желябова… Они нужнее!

В который раз я объяснял, что спасение нескольких человек может слишком сильно нарушить исторический процесс и последствия будут непредсказуемы. И без того нас ждали тяжелые испытания. Недооценивать царскую охранку не следовало. Тем более что здесь, без всемирной паутины и мобильной связи, я по своим возможностям не намного превосходил собеседника. Более того, Кибальчич был лучше приспособлен к этому миру. Он в нем родился и вырос.

А я был здесь чужим.

Впрочем, к чему прибедняться: я обладал бездной информации, хранимой в компьютерах моего тела, мог принимать любое обличье.

К тому же я мог переноситься в любую точку пространства и времени…

Через пару часов общения с Николаем Ивановичем мое воображение уже рисовало картины того, как я знакомлю его с Циолковским, который, пока народовольцы готовили покушение на императора, мечтал о цельнометаллических дирижаблях. Я прямо-таки видел эти дирижабли с установками залпового огня реактивными снарядами Кибальчича. После демонстрации мощи такого воздушного флота один его вид наводил бы на врага панику.

Именно спасение Кибальчича, задолго до Циолковского додумавшегося до полетов с помощью реактивных двигателей, могло превратить Россию в самую могучую державу. А это, в свою очередь, предотвратило бы ее поражение в войне с Японией. Ведь во многом именно из-за этого поражения произошла революция 1905 года, после которой Россию лихорадило весь двадцатый век.

Я не столь наивен, чтобы не понимать: военная мощь России могла еще больше укрепить самодержавие, увеличив аппетиты императора и его камарильи. Но вместе с тем это привело бы к более быстрому вырождению элит. И к замене этих царедворцев и болтунов на таких людей, как Кибальчич. А их в России, я был в этом уверен, предостаточно.

И еще я надеялся на свои знания и на свои немалые возможности, благодаря которым смогу контролировать исторический процесс.

Это только я имел возможность принять внешность хоть кавказца, хоть калмыка. С Кибальчичем было сложнее. И мы с ним перенеслись на четыре года вперед. В Баку. Для начала ему необходимо было загореть. Просто невозможно было смотреть на его белую, с синеватым оттенком, кожу. А соляриев здесь еще не было. Кроме того, я надеялся, что за четыре года все забудут о таинственной смерти одного из цареубийц, скончавшегося за несколько дней до казни.

– Но почему в Баку? – не понял Кибальчич, когда я сообщил ему о планах.

– Николай Иванович, поверьте мне, как старшему товарищу… – начал я.

– Да какой же вы старший?! – возмутился Николай Иванович.

– Потому, что я старше вас на восемь лет, – спокойно ответил я. – Ведь вам всего двадцать семь, а мне, простите, уже тридцать пять!

– А выглядите младше, – несколько смущенно буркнул Кибальчич. – Но почему все-таки именно в Баку?

– Да хотя бы потому, что в этот город сейчас, как в Клондайк, съезжается на нефтяные прииски… тьфу, на нефтяные промыслы предприимчивый люд со всего света! – терпеливо пояснил я. – Мы запросто сойдем там за иностранцев и не вызовем ни у кого подозрений!