Его волосы сырые, как и одежда, и на лице сохранились капельки дождя, которые он смахивает, проводя по нему ладонью. Делаю глубокий вдох, наконец чувствуя знакомый аромат, и не произношу ни слова, просто потому, что не знаю с чего начать. Слишком неприступным он выглядит, чтобы я могла подойти и прикоснуться к нему.

— Сегодня на редкость отвратительная погода, — шепчет он, до сих пор не смотря на меня и вглядываясь куда-то в пустоту перед собой. — Последний раз такой сентябрь был шестьдесят три года назад. Отлично помню его, потому что в середине сентября вспыхнуло восстание в одной из колоний, — Рэми устраивается поудобнее, снимая промокший пиджак и вытягивая ноги. Он заворачивает рукава рубашки до локтя и освобождается от галстука, тут же расстегивая пару пуговиц. От него веет усталостью и тихой грустью, наверняка по тому, кого уже не вернуть.

У Господина так мало друзей, а теперь еще меньше.

— Люди удивительные создания — вы так отчаянно верите в свободу, что готовы стать пешками в любой игре, — наконец, Господин переводит на меня проникновенный взгляд и смотрит пристально-пристально, будто изучая каждую мою черту. Его голос становится глуше и ниже, когда он, обхватив длинными пальцами подлокотники, продолжает: — Знаешь, почему ты здесь, Джилллиан?

Мотаю головой, прикусывая губу и с настороженностью вглядываясь в его глаза, а Рэми ухмыляется, выдерживая паузу и будто собираясь с мыслями.

— Я помню тебя в тот день. Маленькая и потерянная, ты обнимала себя за плечи, чтобы скрыть свою наготу, и смотрела на нас, находящихся за стеклом, не со страхом, нет, скорее с непониманием. Ты будто не могла поверить, что такое возможно, что в этом мире есть что-то страшное и жестокое; что есть люди, которые не видят в тебе человека, лишь удовольствие, которое ты можешь принести, неважно своим телом или же страданиями, через которые ты пройдешь. Могу поспорить, для тебя это было неожиданностью, правда? — даже несмотря на то, что ты уже видела в своей жизни. Моя маленькая наивная девочка, то, что я увидел в твоих глазах… заставило меня сделать выбор. Я не хотел, чтобы кто-то другой сломил тебя, не хотел, чтобы ты столкнулась с тем, с чем не могла бы справиться, потому что в твоих глазах плескалась отчаянная вера — вера в то, что даже несмотря на этот ужасный мир, в нем есть место для добра. Такое ощущение, что ты отвергала зло как само понятие. Какая ирония — ведь ты попала в руки чистого его проявления, — Рэми вновь ухмыляется, а я думаю о том, что он ошибается, потому что он не такой, потому что его сердце не покрылось толстой коркой жестокости и ему знакомо милосердие. Разве его поступки не доказательство этому? Одергиваю себя, вдруг вспоминая события своей жизни: Изоляция, смерть родных, Хелен и Аруша, сырой подвал, зачистка в корпусах Юджина — это итог решений Рэми, никого больше. Могу поспорить, он до сих пор не гнушится убивать и собственными руками линчует замешанных в восстании. Тогда почему я не испытываю к нему ненависти? И раз я ее не испытываю, то почему хочу убить? У меня даже пальцы немеют, когда голос в голове вновь начинает шептать, шептать о том, что смерть Хозяина есть цель моей никчемной и жалкой жизни. — Хочешь знать, что случилось с восставшими в той Колонии? — Вновь мотаю головой, не желая слушать его откровения, а Рэми как ни в чем не бывало продолжает: — Вернее с самой Колонией, потому что ее не стало. Я уничтожил всех, кто пошел против власти, оставив только детей. Яркий пример истории — Хелен, она была одним из них.

— Зачем вы рассказываете это?

— Потому что ты должна знать, кем я был. Когда-то давно я обвинил одного человека в излишней жестокости, но, если подумать, то я ничем от него не отличался.

— А сейчас? Какой вы сейчас? Ведь вы жалеете людей, я знаю. Я видела это.

— Скорее не жалость, а расчетливость. Ты веришь в то, во что хочешь верить, и видишь то, что я позволяю тебе видеть.

Неправда. Все его слова — ложь, и чтобы он не говорил, я не хочу открывать глаза. И пусть сейчас я выгляжу наивной дурой, но мне сложно разуверовать в его человечность. Осторожно поднимаюсь с кровати и под его пристальным взглядом подхожу к нему. На мне лишь простые хлопковые трусики и короткая майка, но я не тороплюсь накинуть халат, потому что внимание Хозяина кажется мне естественным, настоящим, родным. Он подтягивает мешающее мне ноги и позволяет сесть к нему на колени, чтобы уже в следующую секунду, положив голову на его плечо, уткнуться в пахнущую приятным парфюмом шею.

Его объятия — самое надежное место на земле, и я обреченно улыбаюсь, потому что совсем скоро мне придется лишиться их. Горечь скапливается где-то в горле и дыхание перехватывает от подступивших слез, готовых разразиться истерикой. Я должна быть сильной, Господи.

— Вы можете обмануть мои глаза, но только не сердце, — шепчу, едва слышно, в то время как Рэми с приторной нежностью берет меня за запястье и, приблизив его к лицу, глубоко вдыхает. Его острые клыки вспарывают кожу, и я непроизвольно напрягаюсь, когда он вонзает их глубоко в мышцы, наверняка желая показать то, кем по-настоящему он является. Плевать, я уже смирилась с его природой. — Я хочу знать… вы говорили: Юджин знает, что со мной делать в случае вашей смерти. Что бы со мной стало? — При упоминании о Юджине Хозяин замирает, и кровь, текущая из раны, беспрепятственно капает вниз, на его грудь, пропитывая и без того влажную рубашку. Вижу, как напрягаются его скулы, и уже жалею, что подняла эту тему.

— Ты должна была стать свободной.

Замираю тоже, боясь развеять наваждение, и зажмуриваю глаза. Крепко-крепко. Потому что все это сон: Хозяин, я на его коленях и слова про свободу. Ведь этого не может быть, ведь обратного пути не бывает. И будто читая мои мысли, Господин продолжает:

— Ты не могла бы вернуться в Колонию, но у тебя бы был выбор, где обрести новый дом: здесь или в Венсене. Разве ты не этого хотела, ma fille?

Я чуть ли не плачу, в полной мере осознавая цену своей свободы, и выпрямляюсь, заглядывая в лицо Рэми: бледное, с едва заметной щетиной на подбородке и линии челюсти, с еще окровавленными губами, которые он не торопится облизнуть. Обвожу мужественные черты кончиками пальцев и впитываю в себя его образ, особенно заостряя внимание на его глазах, черных, поражающих своим демоническим блеском и глубиной, и сейчас мне кажется, что в них сосредоточен весь мир, который вскоре перестанет существовать. Он следит за мной, пока я пристально рассматриваю его, не шевелится даже тогда, когда я склоняюсь ближе и провожу языком по его губам, пробуя свою кровь на вкус.

У него губы холодные.

— Как вы говорили раньше: свобода относительное понятие, и я бы не стала свободной, потому что не только вы взяли меня в заложники, — имея в виду болезнь, отвечаю я. Становится невыносимо грустно, и воздух тяжелеет от витающей вокруг нас обреченности, безысходности и тоски. На самом деле мы оба ходим по грани, с каждым вдохом приближаясь к смерти.

Наша история до смешного короткая. Жалкий год, перевернувший жизни.

— Всегда есть шанс, ma petite, — Господин говорит это тихим голосом, так, что я едва слышу, а потом обхватывает ладонями мой затылок и ласкает линию роста волос на шее, даря некое успокоение и концентрируясь взглядом на моих губах.

— Значит, он есть и у вас?

— Конечно, я не собираюсь проигрывать. Я найду его, даже если для этого мне придется перерыть весь мир.

— Юджин… его мог убить Вацлав, потому что между ними произошла ссора и он угрожал ему. Я была свидетелем этого.

— Вряд ли. Вацлав предпочитает более радикальные методы и не будет кружить вокруг да около. Более того, тот, кто это делает, умело заметает следы, в его убийствах есть некая неторопливость, жестокость, рожденная из любви к смерти, он не просто убивает, он наслаждается каждой секундой власти над чьей-то жизнью. Он словно играет со мной, чувствуя себя равным мне. Ни один из Членов Совета не подходит под портрет подозреваемого, и это самое удивительное. В какой-то момент я даже подумал, что меня преследуют тени прошлого, но эта теория попросту безумна.