Ну же.

Но вместо этого Рэми продолжает молчать, и я прячу улыбку, внимательно всматриваясь в его лицо и наталкиваясь на какую-то странную апатичность. Это даже нельзя назвать холодностью или равнодушием, он будто не чувствует ничего, совершенно, ни одной эмоции. Его глаза чернее тьмы и на бледном лице кажутся пустыми. Наверное, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз он пришел ко мне, и, если честно, я не хочу знать, что именно.

— Ты крепко спала, не хотел тебя будить, — шепчет Хозяин, склоняя голову набок и позволяя проникающему в окно свету осветить мое лицо. Он разглядывает меня пристально цепко, словно встречая впервые, и вызывает в душе интуитивное подозрение, потому что в его словах не чувствуется тепла или интимности, которую должна нести эта фраза, — он будто чужой, не мой, далекий. Он никогда не был таким.

— Сегодня был тяжелый день.

— Знаю, — кивает он, а я опускаю глаза и наполняюсь едким разочарованием, потому что, если честно, представляла нашу встречу другой. По крайней мере, в ней не должен был присутствовать третий — подозрительная бесстрастность, завладевшая Господином. Такое ощущение, что он зашел сюда по ошибке и даже не представляет, кто я такая. Перевожу взгляд в окно, в которое начинают стучаться первые капли дождя, и теряю всякое воодушевление, совершенно не зная, как вести себя с ним. Наверное, сейчас я выгляжу как побитая собачонка, рванувшая за лаской к хозяину, но получившая абсолютное “ничего”. И его новый аромат, он не нравится мне, потому что прежний шел ему куда больше.

— Вы развязали Вацлаву руки, — с тихой грустью произношу я, отвлекаясь от стихии и радуясь, что барабанящий дождь хоть как-то разбавляет наступившую тишину. Надеюсь услышать подробности его решения, но Рэми вновь удивляет, бросая короткое:

— Это всего лишь люди.

Люди, да, но не он ли всеми силами пытался доказать обратное — их непричастность к происходящему? Не он ли до последнего сдерживал Вацлава и пытался найти короля, а не размениваться пешками? Поджимаю губы, обдумывая его слова, а потом медленно-медленно скольжу по нему взглядом: начиная от лежащей на подлокотнике руки и заканчивая идеально уложенными волосами. Кажется, ничто в нем не изменилось, но что-то ускользающе незнакомое притаилось в его внешности, манере держаться и в этом странно пристальном внимании, окутавшем меня. Знаю, что он следит за каждой моей эмоцией, и начинаю чувствовать себя не в своей тарелке, вновь поддаваясь шепоту интуиции.

— Вы сняли перстень, — чтобы хоть как-то облегчить скопившееся напряжение, киваю в сторону его руки, на безымянном пальце которой действительно отсутствует перстень. Странно, потому что за все время, что я знаю Рэми, он ни разу не снимал его. Мы одновременно переводим взгляды на руку, а потом так же синхронно друг на друга. И только в этот момент ко мне приходит осознание — осознание того, что это не мой Господин. Время замирает, так же, как и моя грудная клетка, потому что я забываю сделать вдох, распахнутыми от изумления глазами наблюдая за тем, как губы Рэми растягиваются в улыбку, и лицо приобретает демонические черты.

— А тебя не обманешь, — не успеваю даже вскрикнуть, как он стремительно склоняется ниже и зажимает рот холодной ладонью. Давит так сильно, что губы саднит от впившихся в них зубов, и на глазах выступают слезы. Я пытаюсь отнять его ладонь, царапая ее ногтями, и умудряюсь ударить его по лицу, прежде чем он хватает меня за волосы и дергает резко назад, вынуждая замереть от острой боли. — Теперь я понимаю, что нашел в тебе Дамиан помимо привлекательной внешности. Приятно познакомиться, Джиллиан. Можешь называть меня Виктором.

Мычу от бессилия и зажмуриваю глаза, чтобы не видеть смерть, пришедшую и за мной. Господин был прав — она идет по его стопам и ему не стоило приходить сюда в тот вечер.

— Сейчас ты откроешь глаза и перестанешь сопротивляться. Ты поняла меня?

Покорно киваю и, как только получаю свободу от его хватки, отползаю назад. Как можно дальше, так, чтобы он не достал меня, потому что мне страшно, страшно встретиться с призраком, cгоревшем в огне. Ведь этого не может быть, он мертв, его не существует, а фигура передо мной лишь плод моего богатого воображения.

— Я знаю, я видела, как вы горели в огне.

— Какая осведомленность. И как ты могла видеть то, что произошло сотни лет назад? — Виктор неторопливо встает с кресла и, заведя руки за спину, начинает обходить меня, до сих пор сидящую на полу, вокруг. Стараюсь не терять его из поля зрения, поворачивая голову в его сторону и тихо плача. Меня по-настоящему трясет, и я искренне не понимаю, зачем он тянет, но все же молю Господа еще о нескольких минутах жизни. Оказывается, перед смертью всего отчаяннее хочется жить. — Дай угадаю. Дамиан. Он дал тебе своей крови. Значит, маленькая девочка действительно является его слабостью, — Виктор иронично улыбается, будто только что открыл чужой секрет, и продолжает ходить по кругу, все больше нагнетая обстановку. — Именно поэтому я здесь. Признаться, Дамиану почти удалось обмануть меня, я даже решил, что упустил возможность воспользоваться твоими услугами. Но его последний визит… он доказал гипотезу Адель.

— Адель? — при упоминании знакомого имени в груди стягивается тугой узел, и я нахожу в себе смелость прервать его, чтобы задать вопрос: — Причем здесь она?

— Всегда восхищался коварством женщин, особенно обманутых женщин. Она проделала грандиозную работу и до последнего не оставляла надежды найти мое тело. Сила ее веры удивляет. А вы, Джиллиан? Что стало с вашей верой? Или, став рабами вампиров, вы разучились верить? Отвечай, когда я тебя спрашиваю, — в его тоне слышится явная угроза, и я нервно сглатываю, комкая в руках край футболки. Пальцы превращаются в иней, и слезы стынут на щеках, пока Виктор смотрит на меня пронизывающе строгим взглядом, на удивление терпеливо ожидая ответа.

— Я… я не знаю, — унизительно шепчу, боясь его реакции, и старательно подбираю слова, чтобы не спровоцировать его. — Мы умеем верить, правда.

— Что-то незаметно. Этот мир удивляет меня, никогда не думал, что Бог будет так непопулярен. В мое время во имя Бога шли на смерть, забирали жизни, орошали землю кровью и уничтожали цивилизации. Как много я пропустил, — Виктор цокает языком, замирая на месте и вглядываясь в стену перед собой, а потом резко отмирает и вновь начинает кружить, словно играя со мной и наслаждаясь страхом, лишившим меня дара речи. И если Рэми присуща плавность и грация в движениях, то каждый шаг Виктора пронизан напряжением и натянутостью, будто в любую секунду он готов сделать прыжок. Но ему нечего бояться, ведь я не представляю для него никакой опасности. — Вот только он не оценил того, что мы делали ради него. Он отвернулся от нас — своих верных слуг, своих детей. Он проклял нас, отдав на растерзание тьмы, превратившей нас в то, чем мы являемся. И только тьма дала нам то, чего мы жаждали больше всего: кровь, власть, силу. Разве Дамиан не рассказывал тебе об этом? Не говорил, что смерть привела нас к жизни? — Виктор останавливается, кидая на меня вопросительный взгляд, и, замечая мое изумление, продолжает: — Видимо, для таких грешников как мы, в раю места не было. В аду тоже. Мы остались где-то посередине, ни живые, ни мертвые, отравленные вечностью. Впрочем, я был не против, как и Дамиан. Мы пользовались тем, чем наградила нас тьма: силой, скоростью, ловкостью, мы подчиняли мир не только посредством крови, но и внушения. Удивительно, правда? Как легко было сломить людей, вовремя воспользовавшись моментом. Ты думаешь, что Колонии созданы вампирами для контроля над вами, но на самом деле вы сами загнали себя за бетонные стены. Попрятались как муравьи, столкнувшись с чумой и таким образом решив остановить ее. На самом деле вы ничуть ни меньшие грешники, ведь, думая о собственном благополучии, вы спокойно закрывали глаза на тех, кто был обречен умереть. И пока вы прозябали за стенами, обособленно друг от друга, мы, вампиры, строили свой мир. Кстати, как тебе он?