Сажусь на пол, напротив двери, и прислоняюсь спиной к стене, обхватывая колени и прижимая их к груди. Безотрывно смотрю на поверхность из темного дерева, прислушиваясь к звукам, и не чувствую усталости, только постепенно нарастающую эйфорию, от которой хочется улыбаться, улыбаться и улыбаться. Обнять весь мир и танцевать. И плевать, что сегодня до ужаса хмурый день; плевать, что где-то на дне души отложился осадок вчерашней печали; плевать, что у меня есть всего лишь день на встречу с мамой, главное, что он у меня вообще есть, ведь Рэми мог никогда не подарить этого шанса.

— Ты хотя бы спала? — недовольно бурчит Рэми, резко открывая дверь и наталкиваясь на меня, словно преданный пес сторожащую его спальню. Поджимаю губы, пытаясь спрятать улыбку, и киваю, рассматривая его педантично подобранный образ. Сегодня он выбрал белую рубашку без галстука, с небрежно расстегнутой верхней пуговицей, темно-синюю жилетку и чуть приталенный пиджак, в тон им брюки, отлично сидящие на его подтянутой заднице, а от начищенных до блеска ботинок можно ослепнуть. Наверное, в Изоляции он будет бросаться в глаза своим богатым лоском и привлечет к себе излишнее внимание. Хуже этого может быть только мой жалкий на его фоне вид. — Врешь, Джиллиан.

Хозяин как ни в чем не бывало проходит мимо, оставляя после себя шлейф стойкого аромата, а я подрываюсь с места, чуть ли не светясь от счастья и все-таки позволяя себе широко улыбнуться. Разве это плохо? Улыбаться? После всего, что я пережила, перетерпела, с чем справилась. После боли, слез, разочарований, страха. Слетаю с лестницы вслед за ним, умудряясь почти нагнать его и по неосторожности впечатываясь в его спину. Вжимаю голову в плечи и смотрю на него с щенячьей преданностью, когда он разворачивается и смеряет меня строгим взглядом.

— Простите.

— L’enfant en fait***, — только и кидает он, проходя в кабинет и усаживаясь за стол. Он открывает выдвижной шкафчик, доставая оттуда деньги и ключи, а я в это время мнусь в нескольких шагах от него, со счастливой улыбкой рассматривая улицу, видимую в незашторенном окне. Нет, и все-таки сегодня прекрасный день, даже тяжелое небо, нависшее над землей и грозящее разразиться надоевшим уже снегом, не портит моего настроения, и я продолжаю улыбаться, подходя ближе к окну и вставая к нему в пол-оборота.

Наверное, этого хватает.

Тем, кто решил убить во мне счастье, разлучить с надеждой, лишить меня жизни.

Не понимаю, что происходит, чувствуя внезапную жалящую боль в груди и, будто столкнутая с высокого моста порывом ветра, падаю на пол. Мне практически не страшно, потому что осознание произошедшего теряется в застывших секундах реальности, оседает в шокированном взгляде Рэми, впитывается в постепенно вытекающую из меня жизнь, которую я так и не прожила. Не до конца, не до самого.

Мне не страшно, только больно дышать, и я впиваюсь ногтями в ворс ковра подо мной, пытаясь сделать вдох и производя громкий свистящий звук. Кровь скапливается в горле, и я захлебываюсь ею ровно до тех пор, пока пришедший на помощь Господин не приподнимает мою голову, обеспокоенно вглядываясь в мои глаза и свободной рукой зажимая рану, из которой не переставая сочится кровь. Платье на груди намокает, и среди агонии, непонимания и обреченности, я ощущаю, как оно липнет к телу, практически вмерзая в кожу.

Я уже не увижу маму, так ведь?

Судорожно цепляюсь за воротничок рубашки нависшего надо мной Рэми и думаю о том, что он, наверное, будет в ярости, ведь я все-таки ухожу, пусть и не по своей воле.

— Джиллиан! — его голос почти не слышен, я понимаю, что он кричит только по движению губ, по искаженному от злости лицу, по напряженным скулам, когда он сводит челюсти и смотрит на меня с растерянным непониманием. Я не играю роль, мой Господин, и, если честно, я до смешного плохая актриса, вот только теперь меня это мало волнует. Перевожу взгляд в потолок, ощущая, как разъедающая агония отступает, и разжимаю пальцы, оставляя на белой рубашке Господина отвратительно алые пятна.

Ну вот и все, наверное.

Комментарий к Глава 21

J’espère qu’on se reverra.*(фр. Надеюсь, мы еще увидимся).

ma idiote petite fille** (фр. моя маленькая глупая девочка)

L’enfant en fait*** (фр. Ребенок по сути)

========== Глава 22 часть 1 ==========

Это даже не сон, а будто параллельная реальность, где я — не я, а Господин, словно я нахожусь в его теле, в его мыслях, словно проживаю его жизнь, вижу его глазами, чувствую его сердцем. Передо мной пляшет пламя костра, и дым от него, переплетенный с яркими искрами, исчезает в вышине темной ночи, теплой и нежной, ласкающей лицо едва уловимым дыханием ветра. Свобода здесь ощущается каждой клеточкой тела, и чистый горный воздух наполняет легкие, прогоняя сон и вызывая в душе приятное умиротворение. Здесь абсолютно тихо, и складывается впечатление, что я один в целом мире, если не считать верной собаки, лежащей рядом. Она поводит ушами, прислушиваясь к тишине, и иногда поднимает голову, вглядываясь во мрак, обступивший нас со всех сторон. Мрак боится света, поэтому сохраняет границы, являясь немым свидетелем моего одиночества. Впрочем, оно не длится долго, потому что из темноты раздаются осторожные шаги, и мне приходится протянуть руку к мечу, чтобы быть готовым.

— Это я, Дамиан, — расслабляюсь, узнавая знакомый голос и наблюдая за тем, как свет постепенно обволакивает мужскую фигуру, приближающуюся ко мне. Улыбаюсь, когда он подходит совсем близко, так, что пламя костра освещает его и, будто бы мое, лицо, и протягиваю руку для приветствия.

— Здравствуй, Виктор.

…Грудь так сильно сдавливает, что я не могу сделать ни вдоха и, изгибаясь, желаю освободиться от оков, сдерживающих меня. Цепи обвивают тело, руки, они не дают мне пошевелиться и до боли впиваются в кожу, пока я пытаюсь их ослабить, разрывая звенья и бросая их к ногам тех, кто решил противостоять самой тьме. Во мне великая сила, она рвется наружу, она рушит глупые человеческие рамки и смеется над смертью. Она сеет ее. Я вижу ужас в глазах людей, обступивших меня, они кричат, бросая факелы на землю и разбегаясь в разные стороны. Глупцы, еще никто не мог совладать с моей скоростью, силой, жаждой. С нашей силой, потому что я знаю, он где-то здесь, и он пришел, чтобы помочь мне. Он понимает меня как никто другой, потому что в наших жилах течет одна кровь.

…Это не отблески костра, не жар домашнего очага и не запах жареного мяса. Это безжалостное пламя, пожирающее сложенные в воронку сучья, это вонь поджаренной плоти, это ад на земле и мучительная смерть. Я стою невдалеке, так, что стоит сделать несколько шагов, как адово пекло опалит мою кожу, и наблюдаю за тем, как всполохи огня подбираются все ближе к нему. Как они лижут его ноги, вгрызаясь в одежду, и, чадя смрадным дымом, поднимаются выше. Он не кричит и не умоляет, потому что слишком горд, потому что считает себя дьяволом и верит в то, что смерть принесет ему силу, куда большую, чем в первый раз. Его лицо светится красным, его проклинающий взгляд буравит меня, пока черный дым не поглощает распятую на столбе фигуру и не вынуждает меня отвернуться.

Потому что на том костре горю я…

Резко распахиваю глаза, хватая ртом воздух и чуть ли не подскакивая на кровати. Ужасающие образы тают, оставляя после себя горькое послевкусие и непонимание, смешанное с растерянностью, потому что я была господином, но видела, как он горит, как он смотрит на меня, как ускользает, и я назвала его? или себя? — Виктором…

С трудом возвращаюсь в реальность, где нет чужих мыслей, ощущений, снов. Ни запаха дыма, ни тяжести цепей, ни страха. Все происходит так внезапно, что я не сразу понимаю, где я, и что со мной, пока не успокаиваю дыхание и, с громким стоном оседая на кровать, утыкаюсь взглядом в потолок. Это моя комната, мое тело, моя жизнь, которая по логике вещей должна остаться на полу в кабинете, но вместо этого вновь терзает меня, ввергая в непонимание и нарастающий шок.

Я жива все же. Разве такое возможно?