— П-простите, мой господин, — Аруш чуть ли не плачет, складывая руки на груди и с трудом опускаясь на колени. Вокруг повисает такая тишина, что я удивленно оглядываю толпу, присмиревшую и выжидающую чего-то. Лица вампиров напряжены, даже Вацлав, обычно держащий себя вызывающе уверенно, настораживается, вновь напоминая мне хищную птицу. Такое ощущение, что предстоящее событие заранее лишает его хладнокровия, превращая старейшего вампира в покорного раба.
— За что ты извиняешься, Аруш? За то, что ты нарушил условия контракта или за то, что твоя жадность оказалась сильнее преданности мне? — Господин говорит это тихо, но каждое его слово кнутом бьет по стенам, вынуждая Болмана съежиться от страха. А я начинаю догадываться, в чем дело, и для чего все это представление — Аруш виновен в том, что деньги так и не дошли до моей семьи. Виновен в том, что моя сестра умерла. Виновен в том, что предал своего хозяина, оказавшись слабее собственной алчности. Вот кто стал прямой причиной смерти Айрин — Аруш, так и не перечисливший деньги за мою свободу, а не Господин, не имеющий к этому никакого отношения и ставший жертвой обмана. Впрочем, какая разница, ведь сестру не вернуть. Слишком поздно, и в расправе, что он сейчас учинит, а я точно знаю, что она будет, нет никакого смысла.
Наверное, я просто устала, потому что вдруг ощущаю банальное безразличие ко всему происходящему и уже на смотрю на Болмана, умоляющего Рэми простить его.
Глупый, разве наш Хозяин умеет прощать? Ухмыляюсь, мотая головой и вновь возвращаясь к разглядыванию своих пальцев. Распущенные волосы скрывают от меня Господина, сидящего по левую руку и оперевшегося локтем о подлокотник. Он подпирает подбородок пальцами, с раздражением выслушивая оправдания поверенного, а потом вскидывает руку, приказывая ему заткнуться. Вновь гнетущее напряжение давит на плечи, и я хаотично скольжу взглядом по залу, затем возвращаюсь к Арушу, к своим пальцам с побелевшими костяшками, к Леви, к Господину, к Адель, застывшей в ожидании.
К Арушу, к пальцам, к Рэми, Вацлаву.
В глазах рябит от множества лиц, и в висках стучит кровь, пока Леви медленно подходит к хныкающему от страха Болману и со всей силы втыкает специально заготовленный крюк прямо под его подбородок. Громкий лязг выпущенной цепи, свисающей с крюка и бьющей о мраморный пол, окунает меня в замедленную съемку, и я с какой-то странной заторможенностью наблюдаю за тем, как глаза Аруша наливаются кровью, сам он багровеет, нелепо высовывая язык и пытаясь что-то сказать, и, чтобы вытащить вцепившийся в него крюк, обхватывает его дрожащими пальцами. Бесполезно, потому что он вошел слишком глубоко, зацепив нижнюю челюсть в ловушку. Кровь скапливается в его рту, а потом льется на пол, превращаясь в алую лужу, в которой он беспомощно скользит коленями, пока Леви не дергает цепь резко на себя, вынуждая его упасть навзничь.
Некоторые из вампиров брезгливо отворачиваются, некоторые смотрят на это со страхом, наверняка боясь оказаться на его месте, а некоторые не могут скрыть удовольствия от кровавой картины, развернувшейся перед ними. В их числе Вацлав, пристально наблюдающий за брыкающимся Арушем и даже сделавший шаг ближе, будто ему хочется рассмотреть получше и только всеобщее оцепенение останавливает его.
— Так будет с каждым, кто посмеет предать меня, — Господин медленно поднимается с места и, пока я прячу взгляд вниз, чтобы не видеть безжалостную казнь, он достигает Леви, забирает у него цепь и с легкостью тащит Болмана за собой, двигаясь в мою сторону. Остается совсем немного, и я растерянно вскидываю голову, совершенно не зная, что чувствовать. Удовлетворение от мести? Злость? Или облегчение, что виновный в смерти Айрин найден и сейчас будет наказан? Но вопреки всему я ощущаю что-то наподобие жалости, когда Рэми дергает цепь на себя, и Аруш по инерции оказывается в нескольких шагах от меня. Я даже могу разглядеть ужас в его глазах, морщинки, окутавшие веки, расширенные поры его кожи, окровавленное острие крюка, торчащего изо рта. — Смотри, Джиллиан, внимательно, быть может это сгладит боль потери, — шипит Рэми, меняясь на глазах и превращаясь в настоящего хищника. Его глаза чернеют, и сеточка вен появляется под ними, пока он берется за основание крюка и поднимает Аруша над полом, заставляя его нелепо дергаться в конвульсиях. Теперь кровь капает на руку Господина, удерживающего орудие, и напрочь портит рукав пиджака, впитывающего в себя ее капли.
Поджимаю губы, наблюдая за тем, как челюсть Аруша начинает выворачиваться и, кажется, вот-вот сломается, вырвется с корнем, оставив после себя окровавленное мясо, но Рэми предупреждает это и подхватывает Аруша за шею, с искаженным от злости лицом запуская руку в его грудь. Противное хлюпанье рождается внутри Болмана, он страшно пучит глаза, хватаясь за запястье хозяина, и, как только Рэми вырывает из его груди сжатый кулак, затихает, тяжело повисая в руках палача.
Мертвое тело с глухим стуком падает на пол, и Господин, прежде чем повернуться к толпе, бросает на меня быстрый взгляд, словно этой расправой извиняясь передо мной за то, что потерял контроль над ситуацией и позволил Арушу обмануть себя. Застываю, глядя в лицо мертвого Болмана, и не вижу больше ничего, кроме его вытаращенных глаз и развороченной челюсти. Не вижу, как Хозяин бросает окровавленный сгусток мышц в центр зала, как угрожающе смотрит на притихших вампиров, ставших свидетелями показательной казни, как хладнокровно проходит мимо окровавленного трупа и садится на свое место, одним лишь взглядом вызывая в своих подданных покорный страх.
Наверное, я единственная в этом зале, кто не боится его, и не потому что я отличаюсь феноменальной смелостью, а потому что сейчас, именно в этот момент, мне абсолютно все равно. Восприятие действительности вновь искажается, и происходящее кажется мне сном, одним из тех, что я видела в подвале и не могла отличить от правды. Могу поспорить, если я открою глаза, то вновь окажусь там, в полном одиночестве и колючем холоде, но сколько я не стараюсь очнуться, ничего не помогает, и я вновь и вновь натыкаюсь на убитого Аруша, смотрящего на мир вокруг стеклянными глазами.
Сердце в груди бьется на удивление спокойно, и я запрокидываю голову, расфокусированным взглядом впиваясь в качающийся надо мной потолок. Хочется спать, хочется оказаться в невесомости и забыть все, что когда-либо со мной происходило. Начиная с самого рождения и заканчивая этим моментом.
Плавая в укачивающей зыбкости, медленно подползаю к Господину и, не обращая внимания на окружающих, доверчиво прижимаюсь к его ногам, кладя голову на его колени и будто прося приласкать меня. Мои волосы мягкими волнами рассыпаются по его ногам, и я закрываю глаза, чувствуя холодные липкие пальцы, коснувшиеся скулы и поглаживающими движениями успокаивающие меня. И, пока вампиры покидают залу, тихий шепот Хозяина постепенно убаюкивает меня, отправляя в выдуманный им мир, где я наконец расслабляюсь и отпускаю разъедающие разум мысли.
Наверное, впервые за все это время я проваливаюсь в крепкий сон, который лишает меня возможности чувствовать ласку Господина, слышать его вкрадчиво мягкий голос, видеть его лицо, лишенное привычного равнодушия и строгости. Наверное, впервые я полностью отрекаюсь от воспоминаний и не позволяю ядовитым терзаниям нарушить иллюзию, возникшую под внушением сжалившегося надо мной Хозяина.
— Fais de beaux rêves, ma fille…*
Комментарий к Глава 18
— Fais de beaux rêves, ma fille. (фр. Сладких снов, моя девочка).
========== Глава 19 ==========
Я не хочу открывать глаза…
Не хочу расставаться с теплым и ярким сном, в котором нет ни жестокости, ни боли, ни отчаянья. Нет почерневших стен подвала, липкого холода, удушающего одиночества. Нет кровавых сцен, бездушных улыбок, мертвого равнодушия. Нет чужого мира, пустых обещаний, горьких разочарований — есть лишь знакомая лимонная комната, нежные объятия матери, заливистый смех сестры, прижатой к моей груди и пытающейся вырваться. Она упирается своими маленькими ладошками в мои плечи, желая убежать и спрятаться, и, чем больше она сопротивляется, тем крепче я прижимаю ее к себе, будто понимая, что это последнее наше свидание. Что стоит ее отпустить, как она исчезнет — навсегда, превратится в грустное воспоминание, останется за гранью реальности и больше не вернется.
