Выхожу из комнаты в уже пустую залу, и с тревогой оглядываюсь по сторонам, совершенно не зная куда идти. Почти бегу в сторону открытых дверей и с тихим вскриком останавливаюсь, впечатываясь в грудь вставшего на моем пути Вацлава, вынырнувшего будто из ниоткуда. Как назло он появился в самый неожиданный и неподходящий момент.

— Прошу прощения.

— Ощущение де-жавю, — он не торопится уйти с дороги, с видимым интересом разглядывая меня, и склоняется чуть ближе, почти касаясь кончиком носа моего виска. — Маленькая девочка доросла до женщины. Очаровательно, — выдыхает, наверняка намекая на мои формы и вызывая во мне волну животного страха, что, учитывая его позицию на Совете, краткую характеристику Рэми и разорванное горло Катрины — вполне логично.

Отшатываюсь от него как от прокаженного, делая шаг назад и оглядываясь по сторонам. Глупая, неужели я рассчитываю спрятаться от него?

— Я потеряла Господина, — словно оправдываясь, шепчу я и в тайне надеюсь, что упоминание о Рэми оградит меня от возможной опасности.

— Ты двигаешься в правильном направлении, — Вацлав отходит в сторону, позволяя мне опасливо пройти мимо, и провожает, точно знаю, что провожает меня жадным взглядом. И в эти мгновения, пока следующие двери не скрывают меня от него, я проклинаю Хелен, облегающее платье и предупреждения Господина, возродившего во мне страх, а потом преспокойно бросившего. И пусть я всего лишь его очередная игрушка, вещь, мешок с кровью, но неужели в нем нет хоть капли привязанности ко мне?

Нет, ведь он не признает слабости.

========== Глава 13 ==========

Этот день кажется мне бесконечно долгим и изматывающим: я устала, голодна и замерзла и, даже сидя в теплом салоне машины, до сих пор не могу согреться, то и дело поводя плечами и дрожа от холода. Стараюсь не смотреть на Рэми, который, в свою очередь, будто специально, не обращает на меня никакого внимания, провалившись взглядом в сумерки вечерних улиц, мелькающих за окном. Крупный воздушный снег оставил на дорогах неприятную серую слякоть, постепенно тающую и превращающуюся в лужи. От романтики начинающейся зимы не осталось и следа, так же, как и от хорошего настроения Господина, вдруг ставшего отчужденным и задумчивым. Могу поспорить, сейчас он думает о своих проблемах и ему совершенно плевать до дискомфорта наложницы, мечтающей вернуться домой и встать под горячие струи душа, но покорно следующей за своим Хозяином, вдруг выбравшим совсем другое направление. И даже не это беспокоит больше, а то, что по его приказу кортеж, следовавший за нами до Ратуши, отпущен, и теперь мы крадемся по улицам города в общем потоке машин, лишившись прикрытия черных волкодавов. Мне хочется узнать об этом, но я боюсь показаться слишком любопытной, да и его настроение не располагает к диалогу, поэтому я беру пример с него и отворачиваюсь к окну, рассматривая освещенные яркой подсветкой здания.

Митрополь красив, много красивее Венсена и уж тем более Изоляции, где все дышит серостью и убогостью, бедностью, въевшейся в его жителей. Здесь же дорогая иллюминация и мощеные тротуары, уже освобожденные от снега; фонари, бросающиеся в глаза изяществом ковки; яркие витрины, призывающие покупателей опустошить карманы; побеленные деревья с аккуратно подстриженными ветвями — все здесь дышит заботой и аккуратностью, красотой и значительными вложениями капитала. А наступивший вечер придает городу некую сказочность и мерцание, вызывающую восхищение и грусть… потому что мы — люди, лишены этого.

Наконец, отрываюсь от созерцания города и поворачиваюсь к Господину, натыкаясь на его пристально обжигающий взгляд. В свете уличных фонарей его лицо выглядит бледнее обычного, поэтому черные глаза на фоне его кажутся еще более черными, хищными, опасными. Не знаю, как долго он смотрит на меня, но определенно чувствую неловкость и, чтобы хоть как-то скрыть смущение, произношу:

— Здесь так красиво.

— Не могу не согласиться. Я хотел выделить этот город из всех других.

— Почему?

— Потому что был его основателем. Давным давно, Джил, когда на месте этих зданий стояли деревянные хижины, — он указывает рукой в сторону возвышающихся зданий, а я, зачарованная тихим голосом, мысленно молю его продолжить. Хочу знать, хочу знать о нем как можно больше, приоткрыть завесу тайны и хотя бы на несколько секунд заглянуть глубже в каменное сердце. — Тогда на этом месте стояло поселение, состоящее из, дай подумать, нас было около двадцати семей. По меркам того времени достаточно много, чтобы мы смогли прокормить себя и защитить. Это было так давно, ma fille*, что я с трудом помню подробности. Видимо, даже память тысячелетнего вампира имеет свои границы, — уголки его губ чуть приподнимаются, а потом возвращаются на место, выдавая его ностальгическое настроение.

— Тогда почему вы живете в Венсене, раз этот город так дорог вам?

— Потому что былых ощущений не вернуть, Джиллиан. Когда-нибудь ты поймешь это, — в его голосе появляются металлические нотки, и я понимаю, что нашим маленьким откровениям пришел конец. Вновь железные двери и замки на них — Господин возвращает былое величие, обращаясь ко мне уже более строго: — Помни: все, что ты слышишь, все, что ты видишь, должно остаться в тайне. Иначе мне придется отрезать тебе язык и выколоть глаза, — он говорит это таким угрожающим тоном, что я непроизвольно отодвигаюсь подальше и, плотно сжимая губы, киваю. — Вот и отлично, почти приехали.

За разговором совсем пропускаю момент, когда мы выезжаем в пригород и сворачиваем на узкую дорогу, по сторонам от которой стоят множество машин. Высокие кованые ворота закрыты, но при нашем появлении тут же открываются, и мы беспрепятственно скользим внутрь, пересекая заполненную до отказа стоянку и останавливаясь прямо у парадного входа. Недовольно закатываю глаза, представляя, что ждет меня там, но все равно следую за Господином, ежась от холода и поправляя в конец испорченную прическу.

На высоком крыльце стоят люди, некоторые из них с бокалами, наполненными темной жидкостью. Никакой официальности, смокингов, платьев в пол, атмосфера небрежности, простоты, развязности, я бы даже сказала неприличия, потому что парочки, откровенно целующиеся, встречают нас прямо в фойе. И дело не в том, что они так прилюдно предаются ласкам, а в том, что они заходят куда дальше и не стесняются снимать с себя одежду. Густо краснею, замечая в стороне двигающихся в одном ритме мужчину с женщиной, а потом и вовсе теряю дар речи, когда мы проходим дальше, попадая в полумрак залы, где творится полная вакханалия: обнаженные тела, громкая музыка, женский смех, мелькающий свет софитов, блестящие наряды танцовщиц, развлекающих публику — все это напоминает мне тот самый клуб, где я принимала ласки Адель, только в несколько раз откровеннее. Здесь нет никаких запретов, границ, морали — это территория разврата и низменных инстинктов.

Окружающая атмосфера оглушает меня, дезориентирует, и я растерянно останавливаюсь, отставая от Господина и теряя его из вида. Нервно сжимаю платье в ладонях и верчусь на месте, в мелькающей полутьме пытаясь увидеть Рэми, но натыкаясь лишь на пьяные улыбки, пошлый интерес, совершенный хаос. В глазах пестрит от происходящего ужаса, и в ушах стоит эта проклятая музыка, отдающая где-то в груди бешеным ритмом сердца. Не могу скрыть подступающую панику и срываюсь с места, пробираясь сквозь танцующих людей и разыскивая своего Хозяина. Он должен, должен быть где-то здесь, он не оставит меня.

Не оставит ведь, да?..

Грубая хватка за предплечье вынуждает меня вскрикнуть от неожиданности и резко развернуться в сторону Рэми, нависшего надо мной. Облегченно выдыхаю, не чувствуя боли от впившихся в кожу пальцев, и прижимаюсь к нему — сама, словно пытаясь спрятаться от этого безумия в надежных руках Хозяина, все же нашедшего меня. Он напрягается, когда я отчаянно хватаюсь за его за плечи и утыкаюсь носом в пахнущую знакомым ароматом шею, но не отталкивает, просто пережидает, позволяя мне отпустить страх и справиться с постыдной слабостью.