— Что ж, хорошо, Джил. Je vais m’en occuper,* — его зрачки расширены, и сам он будто не может надышаться, все вгоняя и вгоняя в себя воздух, окутавший нас. Мне даже становится неловко, пока я не понимаю, в чем причина.
Мои окровавленные колени, сейчас почти касающиеся его ног. И, подтверждая мои догадки, он шепчет:
— Запах твоей крови возбуждает голод, будь аккуратней, — вижу, как под действием инстинкта искажается его лицо, и Рэми глухо рычит, почти наваливаясь на меня и утыкаясь носом в изгиб шеи. Не могу пошевелиться, ощущая его влажные губы, целующие кожу; язык, ведущий дорожку вверх, к линии челюсти; прохладные ладони, задирающие подол платья и по-свойски сжимающие бедра. Мне остается лишь прикрыть глаза от удовольствия, смешанного, впрочем как и всегда, с толикой страха, ведь передо мной не обычный мужчина, а древний вампир, имеющий власть над моей жизнью. Именно этот факт вызывает щекочущее чувство внутри, возбуждающее еще сильнее — знать, что ты в его власти, что он сильнее тебя, сильнее многих в этом мире. Знать, что в сравнении с его бесконечной жизнью моя жизнь выглядит хрупким хрусталем, который может рассыпаться от одного небрежного движения, и верить в то, что он этого движения не сделает.
Не сделает ведь, да?
Я так хочу в это верить и, наверное, это ошибка каждой, кто был в его доме.
— Ma chère petite, moi seul ai le droit de faire du mal à toi, ** — выдыхает он, все продолжая ласкать меня и незаметно стягивая короткий рукав платья вниз. Не придаю этому значения, принимая его поцелуи на обнаженном плече как одну из прелюдий, и судорожно вдыхаю, ощущая его руку, спускающую с меня трусики. Получается не очень, и Рэми издает гортанный рык, отрываясь от плеча и разрывая кружево обеими руками. — Больше никакого белья, Джиллиан, я запрещаю носить его в моем доме.
Ахаю от неожиданности, когда он напирает на меня всем телом, вжимая в дверь и давая прочувствовать свое возбуждение, и тянусь к его губам. Сама. Сгорая от нетерпения и мысленно умоляя его войти в меня, заполнить собой и унять пожар внутри. Меня не волнует, что мы занимаемся этим прямо в холле, что в любой момент нас могут заметить, Мадлен, к примеру, что мои колени до сих пор в крови, и я выгляжу распутной девкой, готовой раздвинуть ноги в любом месте, потерявшей всякий стыд и желающей лишь одного: его ласк, пусть даже смешанных с болью.
Болью, что причиняет мне Господин, прокусывая плечо и одновременно входя в меня одним глубоким толчком. Он подхватывает мою ногу под коленом, предоставляя себе лучший доступ, и начинает двигаться, слизывая струйки крови, скользнувшие вниз, на ключицу.
— Только я, никто больше, — не понимаю, о чем он, и запрокидываю голову вверх, наслаждаясь движениями внутри меня. Голова идет кругом, и, когда Хозяин перестает терзать плечо, кровь беспрепятственно стекает вниз, впитываясь в ткань платья на груди. Опять это кровавое безумие, как в самый первый раз, только сейчас намного ярче, потому что я не одурманена алкоголем, не нахожусь в полу-гипнотическом состоянии. Чувствую каждое его прикосновение, поцелуй, толчок. Чувствую, как ему тяжело сдерживаться, и улыбаюсь тому, что он это делает ради меня, только для того, чтобы я смогла кончить.
Он такой сильный, что с легкостью поднимает меня за ягодицы и, держа на весу, входит максимально глубоко, заставляя меня выгнуться и прикусить губу от внезапности ощущений. Цепляюсь за его плечи и позволяю управлять моим телом, таким послушным в его руках.
Его подбородок в моей крови, как и губы, как и белая рубашка, испорченная безвозвратно, наверное.
Предчувствую наступление оргазма и напрягаюсь, проклиная телефон, так не вовремя зазвонивший. Настойчивая трель раздается по холлу, перекрывая его шумное дыхание и мои глухие стоны.
Только не останавливайтесь, Господин, я так близко.
Наверное, он читает это на моем лице, потому что подается чуть вперед и, прижимая меня к двери, высвобождает одну руку, продолжая удерживать на весу другой. Пробирается ею между нами и, чтобы закончить начатое, ласкает клитор, вызывая волну сильного оргазма и мой благодарный стон. Он кончает сразу за мной, под трель проклятого телефона, и отпускает меня на дрожащие ноги, стремительно поправляя брюки и проводя ладонью по волосам.
В несколько шагов достигает телефона и, перед тем как взять трубку, делает глубокий вдох, чтобы хоть как-то выровнять дыхание.
— Слушаю, — он говорит это официально строгим голосом, пока я поднимаю остатки кружева и прижимаю их к ране, которая уже почти перестала кровоточить. Перед глазами немного плывет, но я ясно вижу, как напрягается спина Рэми, и сам он выпрямляется, смотря куда-то в стену. Кладет трубку, все продолжая стоять в той же позе и смотреть в ту же сторону, а потом поворачивается ко мне в пол-оборота, и я понимаю, что случилось что-то серьезное, что-то, что стерло с его лица остатки удовольствия, испытанного лишь секунды назад. Непроницаемо холодный, вернувший былую статность, он безразлично смотрит на меня, при этом думая совершенно о другом. — У тебя есть полчаса на сборы.
— Что-что-то случилось? — мямлю, боясь попасть под его пугающе властное спокойствие, въевшееся в него.
— Мое присутствие необходимо в Митрополе. Совет девяти лишился еще одного члена, — он произносит это сухим безэмоциональным голосом, но я-то знаю, что это значит — кто-то поставил под сомнение власть Рэми, бросил вызов закону и решил уничтожить его мир, к которому, к собственному стыду, я начинаю привыкать.
Комментарий к Глава 10
Je vais m’en occuper.* (фр. Я разберусь с этим.)
Ma chère petite, moi seul ai le droit de faire du mal à toi. ** (фр. Моя милая девочка, только я имею право причинять тебе боль.)
========== Глава 11 ==========
Дом в Митрополе кажется мне простым и сдержанным на фоне внушительных размеров особняка в Венсене, но от этого более уютным и теплым, полюбившимся мне с первого взгляда. Обнесенный кованым забором с прутьями-пиками, он отлично вписывается в общую архитектуру улицы с точно такими же двухэтажными домами, с красными крышами и высокими, от потолка до пола, окнами, скрывающими за собой чужие тайны. Небольшой сад, под напором осени сбросивший краски; запущенная, построенная из белого камня беседка, вся обвитая плющом и потерявшаяся в нем; неухоженная дорожка из булыжника, ведущая к крыльцу и в стыках камней поросшая травой — все это говорит о том, что Господин здесь бывает крайне редко, либо же предпочитает уют и ностальгию запущенности, чем громкие крики роскоши, в которой погряз его особняк в Венсене.
Здесь нет совершенной тишины, как и громких звуков оживленного мегаполиса — баланс, благодаря которому я чувствую себя вполне комфортно — не задыхаюсь в вакууме, но и не теряюсь в энергии. Покой и умиротворенность старого города позволяет мне расслабиться и принять вынужденное одиночество с достоинством, потому что Рэми практически не бывает дома, а я не пытаюсь сблизиться с единственным здесь человеком — пожилой женщиной, присматривающей за домом и относящейся ко мне со сдержанным вниманием. Она не навязывает свое общество, но тем не менее успевает заботиться обо мне, быть может, по приказу Господина, возложившего на нее обязанности не только кормить меня завтраком, обедом и ужином, но также выполнять мои скромные просьбы, которые обычно ограничиваются различными мелочами, начиная от зубной пасты и заканчивая чистой тетрадью, ставшей для меня своеобразным полотном. В нее, сидя у окна и закутавшись в плед, я вкладываю свои воспоминания в виде карандашных рисунков, совсем не профессиональных, этаких неумелых набросках, которые, чаще всего, отражают образы, засевшие в памяти.
На первой странице — моя комната, не та, что осталась в Венсене, а та, что была в Изоляции. Узкая деревянная кровать на низких ножках; двустворчатый шкаф, когда-то имевший зеркала, но доставшийся мне уже без них; стол-тумба, лампа на нем и кипа книг. Простой карандаш не может отобразить цветов, но, глядя на рисунок, я живо представляю себе блекло-лимонные обои, местами изрисованные маркерами, истыканные кнопками и поврежденные скотчем; желтые ситцевые занавески и абажур, тоже желтый. Все это было частью моей жизни, когда-то давно, так давно, что кажется вымыслом, может поэтому с маниакальным упрямством я пытаюсь удержать ускользающие образы, пока они еще дышат во мне.
