Он скидывает с себя рубашку, пока я сжимаю в кулаках атлас простыней и сквозь полуопущенные ресницы наблюдаю за ним. Вновь окунаюсь в дурман, какой-то полусон, но теперь не связанный с алкоголем, скорее вызванный подступающей слабостью от потери крови. Я не боюсь, потому что чувствую, что Хозяин не позволит мне умереть и прекрасно знает ту тонкую грань, когда стоит остановиться.

— Ma petite****, — обжигающе шепчет он, виртуозно справляясь с моим платьем и приступая к белью. Вряд ли я могу здраво оценивать обстановку, потому что все чаще прикрываю глаза, все больше вырываюсь из реальности, полностью полагаясь на чувства и ощущения, что он дарит мне своими умелыми ласками. Моя кожа липкая от крови, простыни подо мной постепенно намокают, и сам Господин запачкан ею. Мне даже кажется, что эта кровавая картина доставляет ему истинное удовольствие, потому что он не брезгует ею, наоборот, слизывает кровь с моей обнаженной груди, попутно прикусывая соски и заставляя меня изгибаться.

Сейчас я не принадлежу себе, сейчас я другая: порочная, откровенная, смелая. Сейчас я сама тянусь к нему и развожу ноги, желая ощутить его в себе. Умоляю прекратить эту пытку, но тут же шепчу “простите”, вжимаясь затылком в подушку и закатывая глаза от безумия, что творится со мной.

Это не я, не Джиллиан, не девочка с Изоляции.

Это я — его игрушка, любовница, его малышка — он шепчет это, наконец прекращая мои мучения и постепенно входя в меня плавным и, о боже, осторожным движением. И в тот момент, как я впервые чувствую в себе мужчину, я напрягаюсь, сжимая его член плотным кольцом мышц и не давая войти глубже.

— Посмотри на меня, Джил, — он говорит это, тяжело дыша и заботливо замирая, и я открываю глаза, наталкиваясь на его горящий желанием взгляд. — Позволь мне.

Господи, видимо, я в бреду, в лихорадке, потому что сейчас я забываю, кто он, и что он далек от идеального мужчины, с которым я могла бы насладиться первым разом. Но отчего-то именно ему я доверию, поэтому коротко киваю и вновь расслабляюсь, позволяя ему завершить начатое.

Резкая боль разрывает низ живота, и я болезненно морщусь, но не останавливаю его, не умоляю, просто закрываю глаза и сосредотачиваюсь на его плавных движениях внутри меня.

Рэми повсюду: он во мне, поцелуями на моей коже, жарким шепотом на губах, весом своего тела на моем. Он заполняет собой все пространство, не оставляя ничего, кроме себя. Только он, он, он… только постепенно нарастающая нега где-то внутри, там, где его член упирается в меня, вызывая приятно-болезненный дискомфорт.

Я схожу с ума, очевидно, но я теряю себя, совершенно забывая свою роль в его мире. Плевать, на все плевать, не хочу думать об этом сейчас.

Хочу упасть вместе с ним.

— Со мной, ma petite.

С вами…

Комментарий к Глава 5

— L’alcool laissait à découvert des vices. Voyons, ta petite est-elle vicieuse, Damien.* (фр. — Алкоголь обнажает пороки, посмотрим, насколько порочна твоя малышка, Дамиан.)

— Tu as permis moi de faire joujou à tes jouets, ** (фр. — Ты позволял мне играть с твоими игрушками.)

ma fille*** (фр. моя девочка)

Ma petite**** (фр. моя маленькая.)

========== Глава 6 ==========

Из всех комнат, в которых я побывала, почему-то именно библиотека Хозяина дарит мне чувство комфорта и защищенности, и, как только я заканчиваю с завтраком, сразу спускаюсь вниз, чтобы спрятаться за массивной дверью тихой обители. Я беру какую-нибудь книгу и, кутаясь в теплый плед, устраиваюсь в кресло, чтобы с головой окунуться в вымышленный мир, а заодно забыть события той ночи, когда я так бесстыдно отдалась Рэми. Мне до сих пор сложно поверить в это, словно это было лишь сном, но забинтованное запястье, а также общая слабость, которая все не желает отпускать меня, каждый раз напоминают мне и вызывают смущение.

Наверное, мне было бы легче, если бы я увидела Господина, его реакцию и его поведение, но, как ни странно, после той ночи мы ни разу не виделись — утром я проснулась одна, и только на следующий день узнала, что он покинул поместье. Поэтому, находясь в подвешенном состоянии и не зная, кто и что я теперь, я совершенно теряюсь и предпочитаю полное одиночество, чем общество той же Мадлен. Впрочем, на то, чтобы избегать ее, у меня есть свои причины, ведь именно она стала первой, кто пришел ко мне утром, кто увидел меня в таком состоянии и помог прийти в себя. Она не говорила ни слова, просто помогла мне подняться и подставила свое плечо, чтобы я смогла добраться до ванной и смыть с себя кровавое безумие ночи, застывшее на коже тонкой бордовой пленкой. И в то время как я лежала в ванной, то и дело проваливаясь в полудрему, она как преданный пес стояла у двери с полотенцем в руках.

Мадлен все эти дни выхаживала меня, приносила горячее вино и гранатовый сок, еду, которую я с удовольствием съедала в перерывах между сном и мыслями о произошедшем. И это стало моим проклятием, потому что я не могла, не могла не думать, не вспоминать, не цепляться за приятные моменты.

Сейчас я делаю то же самое, волей-неволей возвращаясь к той ночи и совершенно забывая про книгу в своих руках, которую открыла на полном автомате. Лишь когда за спиной открывается дверь, возвращаюсь в реальность и поворачиваю голову, надеясь, что это Мадлен, а не Рэми, вернувшийся с поездки.

Но ни одна из моих догадок не оправдывается, и я рефлекторно напрягаюсь, глядя на приближающуюся ко мне Адель.

— Bonsoir, petite*, — она бросает на меня быстрый, но цепкий взгляд, и проходит прямиком к окну, вставая ко мне спиной. Сегодня Адель одета не менее элегантно — в строгое черное платье с глубоким вырезом на спине, который позволяет проследить за ее чуть выпирающими позвонками. Красные туфли и в тон им шарфик, небрежно обернутый вокруг шеи. — Как твои дела?

— Уже лучше, — не могу ничего поделать и выпускаю обиду, тонко намекая о вечере, когда она хотела меня укусить. На этих словах она резко разворачивается и еще больше прищуривает глаза, рассматривая меня так пристально, что я неосознанно вжимаюсь в кресло, словно пытаясь спрятаться от нее.

— Ты не должна бояться меня, этого больше не повторится. Мне жаль, что я проявила слабость.

— Я не боюсь тебя, — конечно нет, если не считать того, что сейчас я чувствую себя совершенно беспомощной перед ней. В конце концов, Господина нет дома, и вряд ли кто-то решится встать между нами.

— Тогда забудем об этом? — она натянуто улыбается, садясь в кресло напротив и поправляя подол платья. Только сейчас замечаю сигареты в ее руках, которыми она тут же пользуется, поджигая одну из них и делая глубокую затяжку. Дым тонкой струйкой вырывается из ярко-алых губ, и всего на секунду красивое лицо Адель скрывается за сизым туманом. — Ты изменилась, Джил, это невозможно не заметить. Он сделал тебя своей?

При этих словах я опускаю голову и впервые радуюсь тому факту, что до сих пор не пришла в норму, иначе яркий румянец не заставил бы себя ждать. Слишком щекотливая тема, чтобы я могла обсуждать это с кем-либо.

— Можешь не отвечать, это написано на твоем лице. Знаешь, Джиллиан, ты можешь мне не верить, но как только я увидела тебя на том приеме, я поняла, что ты станешь особенной для него, — в ее голосе появляется легкая грусть, и сама она становится задумчиво-серьезной. Она выдерживает паузу, словно пытаясь подобрать нужные слова, а я задыхаюсь от предстоящего разговора, потому что, оказывается, до ужаса боюсь надежды, что он может принести с собой. Ведь если я особенная для него, вполне возможно он не убьет меня. И будто читая мои мысли, Адель возвращает меня на землю:— Только не стоит себя обманывать — ты не станешь исключением, потому что слишком чиста, в тебе нет хитрости, которая могла бы спасти тебя.

— Где-то я уже это слышала, слишком альтруистична, сострадательна, доверчива, а теперь еще и бесхитростна. Если я так безнадежна, почему он не убьет меня?

— Не знаю, — Адель пожимает плечами, при этом чуть поджимая губы, но продолжая проникновенно смотреть в мои глаза. — Быть может, потому, что, сами того не осознавая, мы ищем то, что нет в нас. То, что мы не смогли уберечь за столетия жизни, но каким-то удивительным образом сохранили в себе люди. То, что делает вас людьми — ваши чувства.