Ленин в тот же день – 17 июня, посылает это письмо Калинину, Курскому и Дзержинскому: «Очень просил бы рассмотреть возможно скорее настоящее заявление в обеих его частях (смягчение участи и увоз из квартиры Таганцева вещей, принадлежащих ему лично) и не отказать в сообщении мне хотя бы самого краткого отзыва»[272].
Уже на следующий день, 18 июня, конфискованные вещи вернули. А вот относительно судьбы В. Н. Таганцева лишь 5 июля Д. И. Курский сообщил, что просьба о смягчении его участи не может быть удовлетворена и Таганцев должен понести «суровое наказание в связи с его активной ролью в контрреволюционной организации»[273].
Видимо, не удовлетворившись этим ответом, Владимир Ильич попросил дать ему более подробную информацию. Поэтому, когда супруга упоминавшегося выше доктора А. А. Кадьяна – А. Ю. Кадьян (в девичестве баронесса Анна Нольде) обратилась к Ленину с той же просьбой о смягчении участи В. Н. Таганцева, приходившегося ей племянником, Ленин ответил: «Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас невозможно; я наводил справки о нем не раз уже»[274].
Ситуация действительно осложнялась тем, что ни Таганцев, ни его товарищи нисколько не скрывали от следствия ни своих антисоветских убеждений и намерений, ни своих связей с иностранной разведкой. Того же Николая Гумилева арестовали не как поэта, а как кадрового офицера.
В августе 1914 года он ушел в армию добровольцем. Служил в разведке. Прошел путь от ефрейтора до прапорщика. За храбрость был награжден тремя георгиевскими крестами. В июне 1917-го добился перевода на Западный фронт. С июля служил в Париже адъютантом комиссара Временного правительства во Франции. Затем был переведен в Русский экспедиционный корпус на Западном фронте, пока солдаты не подняли мятеж, требуя возвращения на родину. С января 1918-го служил в шифровальном отделе Русского правительственного комитета в эмиграции, но в апреле через Англию уехал в Россию.
В Петрограде вокруг него стали кучковаться другие офицеры. В 1919 году, во время массовых арестов, Гумилев избежал ВЧК, но по-прежнему своего отношения к Советской власти не скрывал. Виктор Серж – дальний родственник народовольца Кибальчича, работавший в Петрограде в аппарате Коминтерна и знавший Гумилева еще по Парижу, писал: «“Я традиционалист, монархист, империалист, панславист, – говорил Гумилев. – Моя сущность истинно русская, сформированная православным христианством. Ваша сущность тоже истинно русская, но совершенно противоположная: спонтанная анархия, элементарная распущенность, беспорядочные убеждения… Я люблю все русское, даже то, с чем должен бороться, что представляете собой вы…”
…Он был честен и храбр, бесконечно влюблен в приключения и борьбу, – пишет В. Серж. – Иногда он читал волшебные стихи. Худощавый, своеобразно некрасивый – слишком удлиненное лицо, крупные губы и нос, конический лоб, странные глаза, сине-зеленые, чересчур большие, как у восточного идола; и действительно, он любил ассирийские иератические фигуры, сходство с которыми в нем находили. Это был один из величайших русских поэтов нашего поколения, уже ставший знаменитым».
После ареста Гумилева в 1921 году Виктор Серж ходил хлопотать за него в ЧК и Петросовет. «Товарищи из исполкома совета встревожили меня заверениями, что с Гумилевым в тюрьме очень хорошо обращаются, что он проводит ночи в чтении чекистам своих стихов, полных благородной энергии – но он признал, что составлял некоторые документы контрреволюционной группы. Гумилев не скрывал своих взглядов»[275].
Современный исследователь профессор Б. А. Старков, тщательно изучив все материалы этого дела, пришел к выводу: «В любом случае репрессирован он был на законных [для того времени – В.Л.] основаниях…»[276]
Обстоятельный анализ современной литературы и источников по данному делу был проведен профессором В. С. Измозиком в 2007 году. Он справедливо отметил, что реабилитация В. Н. Таганцева в 1992 году закрепила мнение, согласно которому дело Петроградской боевой организации – это «первое крупное политическое дело, от начала и до конца сфабрикованное Петрогубчека, и первое крупное политическое дело, инспирированное фактически по прямому “заказу” властных структур тех лет…»
Однако и в 90-е годы более последовательные и откровенные противники Советской власти придерживались иной точки зрения. Они полагали, что само название – «Петроградская боевая организация» возникло в ходе следствия. Но «в массе арестованных по “делу ПБО” можно выявить несколько структурно организованных групп (вокруг Н. С. Гумилева, вокруг Ю. П. Германа), имевших зарубежные контакты и внешнее финансирование». Поэтому отрицание существования организации и ее деятельности «может восприниматься как оскорбление памяти людей, участвовавших в движении сопротивления тоталитарному режиму»[277].
Поскольку любые ссылки на документы ВЧК наша историческая журналистика заведомо отвергает, В. С. Измозик приводит документы белой эмиграции. В частности, он цитирует доклад агента Бориса Савинкова в Финляндии полковника Г. Э. Эльвенгрена: «Организация эта объединяла в себе (или, вернее, координировала) действия многочисленных (мне известно девять), совершенно отдельных самостоятельных групп (организаций), которые, каждая сама по себе, готовились к перевороту».
Приводится также письмо бывшего ректора Петербургского университета, члена Государственного совета и члена ЦК кадетской партии Д. Д. Гримма от 4 октября 1921 года генералу П. Н. Врангелю: «Был арестован и Таганцев, игравший в последние годы видную роль в уцелевших в Петрограде активистских организациях… Некоторые из участников заговора дали весьма полные показания и раскрыли многие подробности… В списке расстрелянных значится целый ряд лиц, несомненно, принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям»[278].
Обращались к Ленину с письмами и по поводу других арестованных по данному делу. 27 июля Владимир Ильич направляет в ВЧК запрос относительно возможности освобождения бывшего министра юстиции Временного правительства, работавшего в 1921 году в Наркомате финансов, С. С. Манухина. Ему было уже 65 лет, он болел, и в ноябре его удалось подвести под амнистию и освободить «в виду крайне болезненного состояния».
Под ту же амнистию удалось подвести и профессора Военно-медицинской академии Сергея Петровича Федорова. А инженера Бориса Владимировича Цванцигера, работавшего в ВСНХ, освободили под подписку о невыезде[279]. Однако, когда речь заходила о Таганцеве, Гумилеве, Названове, Петроградская ЧК оставалась непреклонной.
В связи с одним из подобных запросов председатель Петрогубчека Глеб Иванович Бокий пожаловался Уншлихту на то, что все эти «хлопоты» и «ходатайства» Ленина лишь мешают следствию. 9 августа 1921 года Ленин ему ответил: «Вы говорите: “за него хлопочут” вплоть до Ленина и просите “разрешить Вам не обращать никакого внимания на всякие ходатайства и давления…”
Не могу разрешить этого.
Запрос, посланный мною, не есть ни “хлопоты”, ни “давление”, ни “ходатайство”.
Я обязан запросить, раз мне указывают на сомнение в правильности.
Вы обязаны мне по существу ответить: “доводы или улики серьезны, такие-то, я против освобождения, против смягчения” и т. д. и т. п.
Так именно по существу Вы мне и должны ответить.
Ходатайства и “хлопоты” можете отклонить; “давление” есть незаконное действие. Но, повторяю, Ваше смешение запроса от Председателя СНК с ходатайством, хлопотами или давлением ошибочно»[280].
