Между прочим, именно он в июне 1918 года положил начало уничтожению царской семьи, расстреляв, вопреки всем директивам, исходившим из Москвы, Михаила Александровича Романова и его секретаря. Тогда он был уверен, что «в Кремле совершают ошибку», сохраняя жизнь Романовых, но он сам исправит ее, и Михаил «будет убит… А как отнесутся к этому Свердлов и Ленин? А как бы не отнеслись, – писал он, – для меня безразлично. Я знаю свой долг, я его выполню. …На стороне Ленина и Свердлова только авторитет, а на моей стороне – авторитет правды» И пусть это «послужит сигналом к уничтожению всех Романовых…»[163].
Спустя всего несколько недель так оно и случилось. В середине июля, когда белые войска стали обходить Екатеринбург с юга, намереваясь отрезать его от Европейской России, по решению Уралоблсовета Романовы были расстреляны.
Один из активных участников этих событий М. Медведев (Кудрин) вспоминал, что вечером 16 июля Облсовет собрался в неполном составе. «Сообщение о поездке в Москву к Я. М. Свердлову делал Филипп Голощекин. Санкции ВЦИК на расстрел семьи Романовых Голощекину получить не удалось. Свердлов советовался с В. И. Лениным, который высказался за привоз царской семьи в Москву и открытый суд над Николаем II…»[164]
Дело в том, что еще в конце апреля 1918 года в Тобольск прибыл специальный отряд во главе с комиссаром В. В. Яковлевым (К. А. Мячиным), которому Ленин и Свердлов подписали мандат о чрезвычайных полномочиях для того, чтобы он доставил Николая II в Москву. Вся семья Романовых решительно заявила, что едет с ним. Однако, по распоряжению Уралсовета, угрожавшего подрывом железнодорожного пути, поезд развернули на Екатеринбург. Так Романовы и попали в дом Ипатьева[165].
В материалах следственной комиссии, образованной по приказу Колчака, зафиксированы показания телеграфистов, согласно которым Ленин тогда же направил командующему Североуральским фронтом Рейнгольду Берзину следующую телеграмму: «Взять под охрану царскую семью и не допускать каких бы то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае собственной жизнью».
Наконец, известная телеграмма Ленина в Стокгольм 16 июля 1918 года убедительно свидетельствует о том, что о возможности предстоящего расстрела Владимир Ильич не только не знал, но и не подозревал[166].
И тем не менее, как пишет другой активный участник этих событий Григорий Никулин, Уралсовет принял решение «совершенно самостоятельно, на свой страх и риск». В ночь на 17 июля Романовы были расстреляны.
Сообщение в Москву послали лишь 18 июля в 12 часов. В нем говорилось о том, что расстрелян лишь Николай II, а его семья эвакуирована. Редактор «Уральского рабочего», член Облсовета В. Воробьев писал: «Помню, товарищам моим было очень не по себе, когда они подошли к аппарату: бывший царь был расстрелян постановлением Президиума областного Совета, и было неизвестно, как на это “самоуправство” будут реагировать центральная власть, Я. М. Свердлов, сам Ильич…»
В протоколе Совнаркома № 159 от 18 июля 1918 года записан ответ: «Постановили: Принять к сведению»[167].
И вот теперь, спустя три года, с началом НЭПа, тот самый Гавриил Мясников, который фактически стал чуть ли не одним из «родоначальников» красного террора, пришел к выводу, что настала пора, когда, как говорится в Писании, – «волк почиет с агнцем». К этому письму Мясникова и его пониманию «гражданского мира» мы еще вернемся. Важно то, как отреагировал на это Ленин.
«В начале статьи, – пишет ему 5 августа 1921 года Владимир Ильич, – вы правильно применяете диалектику. Да, кто не понимает смены лозунга “гражданская война” лозунгом “гражданский мир”, тот смешон, если не хуже. Да, в этом вы правы.
…В вопросе “гражданский мир или гражданская война”, в вопросе о том, как мы завоевали и продолжим “завоевание” крестьянства (на сторону пролетариата), в этих двух важнейших коренных, мировых (= касающихся сути мировой политики) вопросах… вы сумели встать на точку зрения не мещанскую, не сентиментальную, а на марксистскую. Вы сумели там по-деловому, трезво учесть взаимоотношения всех классов»[168].
Иными словами, для Ленина «гражданский мир» был прежде всего союзом с подавляющим большинством народа – крестьянством. Для него это была проблема не только нравственная, не только вопрос, как писал Степан Данилов, о «любви и сострадании», но и непременное условие достижения тех высоких целей, которые стоят перед Русской революцией. Упоминавшееся выше «бревно», лежавшее поперек дороги, надо было тащить, как говаривали на Руси, «всем миром».
«Чем глубже преобразование, которое мы хотим произвести, – напоминал Владимир Ильич одну из аксиом марксизма, – тем больше надо поднять интерес к нему и сознательное отношение, убедить в этой необходимости новые и новые миллионы и десятки миллионов»[169].
Вокруг этой проблемы, собственно, и разгорелась в партии накануне Х съезда так называемая «профсоюзная дискуссия», суть которой как раз и сводилась к вопросу «о методах подхода к массе, овладения массой, связи с массой»[170].
Необходимо отметить, что к самому понятию «массы» Ленин всегда относился конкретно – исторически. «Понятие “массы”, – пояснял он, – изменчиво, соответственно изменению характера борьбы».
Когда революционное движение в России только пробуждалось и делало первые шаги, «достаточно было нескольких тысяч настоящих революционных рабочих, чтобы можно было говорить о массе… Если несколько тысяч беспартийных рабочих, обычно живущих обывательской жизнью и влачащих жалкое существование, никогда ничего не слыхавших о политике, начинают действовать революционно, то перед вами масса».
Однако с началом и победой революции «понятие “массы” становится другим». Для удержания власти и достижения целей революции, пояснял Ленин летом 1921 года, под массами разумеют уже не только большинство рабочих, но и большинство сельского населения, всех трудящихся. Иное понимание, подчеркивал Владимир Ильич, – «недопустимо для революционера»[171]
НЭП прежде всего обеспечивал доверие крестьянства к власти. А значит, и союз рабочего класса с крестьянством, составлявшим большинство населения России, без которого не то что строить, но и сохранить государство было невозможно.
Когда 30 декабря 1920 года Ленин, выступая перед делегатами VIII съезда Советов, сказал: «У нас государство на деле не рабочее, а рабоче-крестьянское… А из этого очень многое вытекает», – Бухарин с иронией выкрикнул: «Какое? Рабоче-крестьянское?»
Ленин услышал: «И хотя т. Бухарин сзади кричит: “Какое? Рабоче-крестьянское?”, но на это я отвечать ему не стану. А кто желает, пусть припомнит только что закончившийся съезд Советов, и в этом уже будет ответ». То есть для Владимира Ильича это была аксиома[172].
Без союза с крестьянством никакого будущего Русская революция не имела вообще. «10–20 лет правильных отношений с крестьянством и обеспеченная победа», – считал Ленин. А вот если эти «соотношения» будут нарушены, если они окажутся «неправильными», то тогда неизбежны «20–40 лет мучений белогвардейского террора. Aut – aut. Tertium non datur [Или – или. Третьего не дано]»[173].
И не потому, что «красные» – хорошие, а «белые» – злые и плохие. А по той простой причине, что любая власть, не выражающая волю большинства народа, не опирающаяся на его поддержку, сможет держаться и управлять страной лишь с помощью самого жестокого террора, да и то до определенного предела и срока.
