Простились давними знакомыми. Степан просил не забывать, наведываться, место всегда найдется.

Администраторша в гостинице уже сменилась. Удивительно бодрая и деловая для столь раннего часа, ярко накрашенная, новая дежурная подсказала номер Светланы.

Сергей постучал. Тишина. Еще раз, громче.

— Кто там? — откликнулся хриплый, не Светланин голос.

Сергей замешкался с ответом, но уже ворочали ключом.

Дверь отворилась, и он увидел вчерашнюю девицу с танцев. Выпученные ярко-голубые глаза, длинные худые голые руки и вся какая-то сухая, будто шелестящая, неспокойная, вот-вот сорвется и улетит, как испуганная стрекоза, — прямо так, как есть, в мятой несвежей коротенькой ситцевой рубашке, вылетит в форточку.

— Соседка ваша спит? — спросил тихо, чтоб не спугнуть, чтоб не оттолкнулась загорелыми стройными ногами от пола, не взмыла вверх.

— Ушла, — стрекоза смотрела настороженно стеклянными глазами.

— Как ушла? Давно?

— Не знаю. Я спала, не слышала.

— А вещи?

Стрекоза оглянулась.

— Вещи здесь. Она даже кофе пила, — сообщила новую подробность, но дверь придерживала, храня от него тайну комнаты.

— Как кофе?

— Очень просто, кипятильником вскипятила. И бутерброды ела.

— А еще что?

— Да ну вас, — рассердилась стрекоза, — вы что, детектив что ли? Что я вам все докладывать должна? И так разбудили ни свет ни заря.

— Простите.

«Чертовы фокусы, — злобно думал Сергей, спускаясь по лестнице, — не могла подождать, обязательно нужно романтизм свой демонстрировать. Слава богу, не долго терпеть осталось. А кофе попить не забыла и бутербродами запаслась. И полная уверенность, что никуда не денется, и полное безразличие. Конечно, зачем беспокоиться о холуе».

Забытое слово обожгло, словно плеснули в лицо кипятком. Он даже остановился, не замечая удивленного лица человека, разговаривающего в холле по телефону, не слыша его голоса.

«Вот как надо было бы сделать: оставить денег на дорогу, а самому уехать, — мстительно мечтал он, — пусть добирается как знает. Вот как надо было сделать».

Он уже почти решил сделать именно так, но ход мыслей нарушил звенящий радостный крик.

— Насть, а Насть, — восторженно кричал мужчина в трубку и улыбался глупо, — я из Пушгор звоню… Из Пушгор. Ну, где Пушкин жил. Нас сюда привезли из Пскова. Поселили классно, в гостинице, по одному. Мы с тобой сюда на тот год вдвоем приедем, слышь, Насть, я тебе сумку купил… сум-ку! — до самого низа провожал его ликующий крик.

«Любит, сумку купил. Звонит чуть свет», — насмешливо подумал Сергей, садясь в машину и вспомнил, как день провел в промороженном насквозь самолетике, летал за пятьсот километров, чтоб позвонить Светлане. Самолетик вела тоненькая девушка с выщипанными в ниточку бровями, стажер. Плохо вела, но когда уже на земле вышла из кабины и он увидел ее очумелые от усталости и счастья, ничего не видящие глаза, разорвавшийся на острой девичьей коленке капрон, заношенный форменный костюмчик, насмешливые слова и злость, подогретая спиртом, вдруг ушли, и остались восхищение и жалость. Она еще не заметила порванного капрона и казалась, наверное, сейчас себе самой смелой и самой счастливой. Суконное пальтецо, которое помог ей надеть инструктор, для минус тридцати было жидковато. Сергей потом, когда грелись чаем в комнатке летного состава, на втором этаже добротного деревянного дома аэропорта, подарил ей шкурку соболя, добытого им самим в тайге для Светланы, а здоровенный сиплый хозяин бело-оранжевого «Ила» с пингвином на борту — роскошные собачьи унты. Правда, все впечатление от подарка испортил снисходительным замечанием:

— Полетай немного, пока замуж не выскочишь.

Всю ночь напролет Сергей пытался дозвониться до Москвы, терпеливо организовывал тоненькую ниточку, идущую от глухого аэродрома через всю заснеженную страну к теплой уютной квартире в Кузьминках. Но ниточка обрывалась хриплым голосом телефонистки:

— Нет у меня связи с Красноярском. Ждите.

И тогда снова, с самого начала, другим путем: через Якутск или через Новосибирск, где повезет. Не повезло ему в эту ночь. Так и не дозвонился и утром улетел назад.

Голубоглазые лайки, загадочные существа, глядящие непонятно, не умеющие по-домашнему вилять хвостом, благодаря за ласковые слова, не берущие угощения, дисциплинированно и привычно улеглись в проходе разноцветным пушистым ковром. Заметив, что Сергей мерзнет, меднолицый красавец якут что-то приказал, и встала самая крупная собака, не церемонясь, прямо по спинам, по головам собратьев прошла вперед, к Сергею, улеглась ему на ноги, придавив их мощным телом. Так и согревала весь полет, и он дремал и думал о том, как вернется в Москву и увидит Светлану.

В тот день он решил бросить экспедиции, осесть в Москве. Бессонная ночь, спирт, бесконечный полет в ледяной скорлупе, иней на мордах собак, храп якута, багрово-дымное за стеклами иллюминаторов, когда самолетик давал крен, — все слилось и смешалось в тоскливом забытьи, все говорило о песьей бесприютности, о бесконечной отдаленности его от мира, где вечерами пьют чай в чистых кухнях и ходят в кино, а по утрам просыпаются на смуглом плече, пахнущем почему-то теплой пшенной кашей. Все это было главным — гладкость плеча, и запах, и бледный ненакрашенный рот. В его оголенной незащищенности таилась ненадежность. Он приучил себя не думать о ненадежности, совсем уж было приучил, а теперь понял: нет, не вышло. Ничего не вышло из бесплодных стараний. И когда понял, подумал другое: к черту самолюбивые мечты об удаче, что манит и заставляет таскаться по тайге и тундре словно проклятому вот уже который год. К черту, в конце концов пора понять, что не Вернадский и даже не Сомов. А что Сомов? Сомов в порядке. Ничего себе порядок, из тайги не вылезает, а вся радость — выпить да закусить с мужиками в Мирном. Консервные банки, сальные газеты, раскрасневшиеся женщины, то и дело нестройным хором затягивающие:

А утром неловкость, скомканное исподнее на стуле, дурацкие шутки насчет мороза: почему-то нужно оправдываться за свои голубые теплые кальсоны, и общая зубная щетка — опять необходима шутка. Правда, Сомов, кажется, строг насчет утра. И вот еще та, у которой «Женщина и социализм» на полке, — Адель, с ней тоже насчет утра не вышло.

С Аделью вообще загвоздка получалась, вспомнил, и что-то вроде сожаления шевельнулось. С ней вроде бы картинка складывалась, и вроде бы неплохая картинка. И в Мирном отличный НИИ, и ребята что надо, и дома теперь хорошие строят — девятиэтажные башни. И чай по вечерам, Светлана такого заваривать не умеет, да и ленится, все кипяточку в чайник подливает. И трубочка где-то совсем рядом наверняка есть. Недаром Сомов рыщет. И еще что? Не что, а кто. Кто-то другой там, в Кузьминках. Скотина какая-нибудь самоуверенная, с «Жигулями» на экспорт, со столиком на колесиках в холостяцкой кооперативной квартире. А на столике джин и тоник, обязательно тоник и апельсиновый сок, и «Грюндик» через «ю». «Без кайфа нет лайфа. Шутка». А еще: «Знаете, как наши матросы говорят, я в Сингапуре слышал: «Виски вонт? Аск?!» — Смешно, правда?»

«Не будет тебе кайфа, скотина. Катись в свой Сингапур с уродкой — дочкой начальника. Там у нее перекисные волосы позеленеют от гадости, которой воду подсинивают. Видел одну такую. Вот и смотри на нее по утрам. Лови кайф. Шутка».

Ребята сказали: любовь зла, а потом, может ты и прав, старик. В люди выйдешь, у тебя на диссертацию материала навалом.

Вот и вышел в люди: «Человек, поднимите чемодан! Да поаккуратнее, поаккуратней, не поцарапайте».

Сомов, правда, что-то мямлил, топтался неловко возле брезентовых узлов своих, набрал, как в экспедицию: лодка, палатка, ружья в чехле, плитка на сухом спирте, болотные сапоги — это ж все в грузовик, а не в «Волгу». Укладывать час надо, с умом, чтоб разместилось, а водки, конечно, не хватит, и неловко, что с персоналом не простился, им же в деревню, автобус ждет уже. В конце концов, Сергей может помочь, свой брат геолог, за водкой тоже смотаться, прямо скажем, святое дело. Настаивал весело, напористо. Сомов не уходил, потом сказал: