Светлана Иосифовна вспоминает важную подробность: "Готовились открыть здесь музей, наподобие Ленинских Горок. Но затем последовал ХХ съезд партии, после которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову". Я побывал в музее (и не я один) более чем за два года до указанного съезда. В промежутке между смертью Сталина и открытием музея произошло следующее.
На второй день после смерти Сталина, вспоминает Аллилуева, Берия приказал всем покинуть территорию. Сразу начали грузить и вывозить мебель и вещи на склады МГБ. Причина смерти Сталина остается загадкой, не здесь это обсуждать. Но если Берия решил поспешно ликвидировать все, связанное с хозяином, подозрения о его причастности к смерти генсека увеличиваются. Может, Берия, спрошу я, вознамерился из своего дома на углу Садово-Кудринской и Качалова, по соседству с музеем Чехова, переехать в это имение?
Всей челяди объявили, чтобы молчали о даче, будто ее вообще не существовало. Официальное сообщение в печати осталось мифологическим: Сталин умер "в своей квартире в Кремле". В статье, опубликованной через 35 лет, Аллилуева прибавляет: "Сделано было это для того, чтобы никто из прислуги на даче не смог бы жаловаться". Ну, это уж совсем несерьезно: кто боялся жалоб прислуги? Да ее вообще могли превратить в пыль.
Некоторым, прожившим здесь со Сталиным двадцать лет, некуда было деваться. Двое застрелились. Валечка, она же Валентина Истомина, так называемая сестра-хозяйка, а на деле преданная ему наложница, которой он доверял дегустировать пищу и спать с ним, осталась жива, но куда-то ее спрятали.
После отстранения Берии от власти вдруг поступила команда все завозить обратно, восстановить дом товарища Сталина точно таким, как был.
В конце шестидесятых я познакомился с женщиной, музейным работником. Она рассказала, как осенью того памятного 53-го года ей позвонили и пригласили в приемную на Лубянку. Женщина простилась с мужем и детьми, взяла мешочек с сухарями и ушла.
Принял ее пожилой человек в майорских погонах. После проверки документов он весьма корректно попросил ее проехать с ним, как он выразился, "в одно место", где "нам нужна ваша консультация". Ее привезли в Кунцево. Там майор госбезопасности объяснил, в чем дело:
-- Есть решение открыть в этом доме музей. Я был при Сталине всю жизнь и сейчас здесь все, как при нем. Посмотрите, пожалуйста. Можно ли в таком виде открыть?
Ее провели по дому. Она насчитала шестнадцать комнат (нам показали не все). Во всех стояли диваны. На каждом диване лежала бурка.
-- А где он спал? -- спросила она.
-- Этого никто не знает, -- просто ответил его телохранитель. -- В какой комнате он спал и когда -- днем или ночью, мы только догадывались. Не положено было его беспокоить. Спал он одетым. Изнутри запирал дверь или только накидывал дверную цепочку. Если прислуга знала, где он, то в щель просовывала ему еду. Но разве это важно?
-- Это будет личный дом-музей, -- объяснила женщина-музеевед. -- В нем, согласно науке, необходимо сделать так, чтобы посетителям было ясно, где кабинет, где спальня и так далее. А тут получается, что все комнаты одинаковые. Например, у посетителей обязательно будет возникать вопрос: "Почему он спал в разных местах?" И экскурсоводы должны объяснить.
Майор ее внимательно выслушал и попросил:
-- Вы не могли бы изложить все ваши претензии на бумаге?
-- У меня нет абсолютно никаких претензий, -- сказала, похолодев, музеевед. -- Просто вы спросили -- я ответила.
-- Вот и изложите для моего доклада руководству...
-- А портреты были? -- спросил я женщину.
-- Какие портреты?
-- Членов Политбюро?
-- Нет, портретов точно не было.
Не упоминает портретов и автор книги "Двадцать писем к другу". Через несколько дней музей принял посетителей. Видимо, спешили выполнить указание и наскоро заперли лишние комнаты. Чья была идея музея? Какова цель? Может, просто ритуальная инерция? Зачем развесили членов Политбюро? Думается, распоряжаясь об открытии музея, сподвижники вождя думали не столько о его славе, сколько о себе. Полубог стал четвертьбогом, а мифодержавие работало. Трон с подпиленными ножками опустел, но собутыльники оставались в списке действующих лиц около трона. И кто его займет, было не ясно. Не отказался бы ни один из них. Но корабль накренился, собираясь затонуть. За подол шинели мифодержца придворные держались, как за спасательный круг, стараясь выплыть, удержаться у престола.
Дом и после смерти хозяина оставался обителью людоеда, которому всю жизнь было страшно и который сделал страх всеобщим. Но точно так же он сделал всеобщими свое пуританство, макиавеллизм, вкусы. Его кунцевский кругозор сделался кругозором всей страны, колючей проволокой, опутавшей всех.
Сталин вполне мог проводить заседания Политбюро с их портретами вместо них. Портреты столь же активно выражали свое мнение, как и оригиналы. Но зачем ему было целыми днями глядеть на портреты тех, кого он глубоко презирал и использовал в качестве лакеев? Сегодня мне ясно: наследники сами распорядились повесить свои изображения в зале и сочинили легенду о том, что великий вождь сажал их под портреты. До них так делал Сталин: на фотографиях он оказывался задним числом приклеенным к Ленину. Так члены Политбюро становились обладателями скипетра генсека.
Они, несомненно, хотели власти и почестей, которые он могучей рукой загреб под себя. Именно поэтому первыми попали в музей лучшие писатели с секретарскими чинами (нас, студентов, пропустили за ними по высокому блату). Доверенным писателям предстояло продолжить традицию славословия, заменив имена.
Писатель, мною упомянутый в начале, например, ждал, пока пройдет период личной скромности нового лидера и, как только вызрела возможность, поправил поэму о мальчике, который нес теперь в Кремль подарок товарищу Хрущеву. Опубликовать поэму опять не удалось: Хрущева сменил следующий. Пришлось пережидать период "коллективного руководства". Талантливый этот писатель не унывал и переработал поэму еще раз. Мальчик шел в Кремль к товарищу Брежневу. Но опять поэме не повезло. Престарелые генсеки стали меняться с такой скоростью, что даже самый гениальный поэт не смог бы поспеть с переделкой. Я далек от придумок насчет коллеги. Если в стране возникнет подходящая ситуация, читатель убедится, что я не шутил.
Говорю это к тому, что местожительство лидеров остается по сей день тайной. Но теперь все знают, что в Кремле они не живут. Хотя некоторые и имеют там покои, как говаривал писатель Борис Балтер, на случай народных волнений. Думал я об этом, бродя в Вашингтоне с экскурсией по Белому дому, где оказаться проще, чем, скажем, в каком-нибудь элитарном ресторане. И все, что внутри Белого дома, многократно описано, сфотографировано, можете купить открытки.
Не знаю, сколько всего лиц и каких социальных категорий побывало в поместье в Кунцеве. Полагаю, немного. Слышал, что музей через несколько дней закрылся. Закрылся с той же секретностью, как был открыт. О нем, разумеется, не объявляли, и ХХ съезд тут ни при чем. Происходило это в дни смуты, когда окружение Сталина еще не знало, что делать: петь "Сулико" или затаптывать прах. Склонились к последнему. Впрочем, музей послужил бы любой из двух целей. И, пожалуй, второй еще лучше. Но об этом чуть позже.
-- Был момент, когда наверху вдруг решили отдать территорию под показательный детский дом, -- рассказывал мне адвокат Леонид Ойрих. -Директором назначили партработника Александра Перова. До этого он ведал территориальным курортным управлением. Мы с ним были приятелями. Благодаря ему на сталинской даче и мне удалось побывать.
-- Обстановка была?
-- Нет, все из дома уже вывезли, охрану сняли, даже свет отключили, поставили сторожа. Перов очень гордился новым местом работы, аж глаза у него горели. Посадил нас с женой в свою "Победу" и повез показывать дачу Сталина. Помню, машину оставили у ворот, прошли два забора, между ними бегали немецкие овчарки. По дому и по дорожкам мы ходили с фонарем. Комнаты были пустые. В саду стояли мангалы: на них вождю готовили шашлык. Перову в это время велели заняться комплектовкой мебели для детдома. Ее заказали на фабрике в Риге, и мебель уже начали завозить.
