Ф. Эленс: «Я сгорал от стыда! Как я смел прикоснуться к этим стихам!.. Есенин не читал, он переживал поэму, он снова был землей, толпой, ветром… Он пел свои строки, декламировал, выкрикивал, он плевался ими, как его красношерстная верблюдица-заря, и промурлыкивал с вкрадчивой кошачьей грацией. И это непривычное сочетание изящества и силы, варварского темперамента и непередаваемого артистизма захватывало, соблазняло, покоряло».
М. Горький: «Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно равновесна».
А. Берзинь: «Мы совсем не следили за тем, как и когда он пишет. Он приходил и читал готовые стихи, всегда законченные, всегда стройные и отделанные. Вот он лежит мертвый, а мы совсем не знали, как он работает. Мы видели, как он пил, отводили его руки от стакана, увозили и от милиции, и хлопотали, и просили за него, помещали в больницы, а вот как он работал, совершенно не знали, даже не интересовались. Я любила его поэзию, я знала наизусть его стихи, а когда он их писал, когда обдумывал и как обдумывал, не знала. Может быть, творил он в тишине, одиноко, когда никто даже глазом не мог смутить его покой, а может, он творил всегда, сидя среди нас, разговаривая с нами, гуляя по улицам, встречаясь с друзьями…»
Поэт и переводчик С. Городецкий: «Я застал однажды Есенина на полу, над россыпью мелких записок. Не вставая с пола, он стал мне объяснять свою идею о “машине образов”. На каждой бумажке было написано какое-нибудь слово – название предмета, птицы или качества. Он наугад брал в горсть записки, подкидывал их и потом хватал первые попавшиеся. Иногда получались яркие двух- и трехстепенные имажинистские сочетания образов. Я отнесся скептически к этой идее, но Есенин тогда очень верил в возможность такой “машины”».
Писатель И. Грузинов: «У него была небольшая сумка, куда он складывал слова, написанные на отдельных бумажках, он тряс эту сумку, чтобы смешать бумажки, затем вынимал несколько бумажек. Комбинация из слов, полученных таким путем, давала первый толчок к работе над стихом. Этим способом писания стихов поэт хотел расширить рамки необходимого, хотел убежать из тюрьмы своего мозга, хотел многое предоставить стечению обстоятельств, игре случая. Этот способ писания стихов напоминает игру в счастье, гаданье по билетикам, которые вынимает сидящий в клетке уличный попугай».
Э. Герман: «Природе он уделял больше внимания в стихах, чем в жизни. Даже за город, бывало, душным московским летом не съездит».
И. Грузинов: «Есенин в стихах никогда не лгал. Рассказывает он об умершей канарейке – значит, вспомнил умершую канарейку, рассказывает о гаданье у попугая – значит, это гаданье действительно было, рассказывает о жеребенке, обгоняющем поезд, – значит, случай с милым и смешным дуралеем был…»
У Есенина было несколько ролей, несколько образов. Поначалу – деревенский поэт-самородок из Рязанщины, затем – городской франт в цилиндре. Кто-то считал, что чертовски хорош он был в обоих образах, кто-то говорил, что не шел ему ни тот, ни другой.
Писатель и литературовед В. Шкловский: «Ходил Есенин по редакциям в рубашке с воротом, вышитым крестиком, а иногда в рубашке шелковой».
Писатель-эмигрант Г. Гребенщиков: «В год первых его успехов, когда он, сдружившись с Николаем Клюевым, был предметом ласки и любви московских салонов, когда богатые москвичи, разодевши обоих поэтов в шелковые рубахи и сафьяновые сапоги, носились с ними – Сережа, – розовый мальчик, уже напивался».
Писатель и публицист А. Ветлугин: «О своем детстве и отрочестве Есенин рассказывал много, охотно и неправдоподобно. Он любил смаковать побои, полученные в пятилетнем возрасте, “неправду”, перепутанную в школе, соблазны деревенские, почти что “рубенсовские соблазны”, которыми встретила пятнадцатилетнего Есенина не лубочная и не тургеневская, а кровь и потная “Рассея”. Невозможно поверить (да и нужно ли) рассказы о “дядьях”, грубых, пьяных, вороватых, бравших подряд на истребление грачиных гнезд по пятаку с гнезда и заставлявших четырехлетнего Сережу карабкаться и сбивать гнезда по копейке за пару. Приятели, научившие Есенина, как “копить деньгу”: “когда мать пошлет тебя в церковь святить просфиры, пятак сбереги, а для блезира сам окропи просфиры речной водой и надрежь знаки освящения…” Существовала ли эта, белотелая, шестипудовая попадья, которая, “стиснув пятнадцатилетнего Сережу” меж колен, посвятила его в первые таинства любви?»
Актер, близкий друг поэта В. Чернявский: «Говорили недоброжелатели, что его наивность и народный говор – нарочитые. Но для нас, новых его приятелей, все в нем было только подлинностью и правдой. Мы, пожалуй, преувеличивали его простодушие и недооценивали его пристальный ум. Конечно, мы замечали: Есенин не мог не чувствовать, что его местные обороты и рязанский словарь помогают ему быть предметом общего внимания, и он научился относиться к этому своему оружию совершенно сознательно».
И. Эренбург: «Он менял роли; говорил то об Индикоплове, то о скифстве; но не играть не мог (или не хотел). Часто я слышал, как, поглядывая своими небесными глазами, он с легкой издевкой отвечал собеседнику: “Я уж не знаю, как у вас, а у нас в Рязанской…”»
Поэт Вс. Рождественский: «Вероятно, в глубине души Есенин сам подсмеивался над своим маскарадом, но, считая его выгодным для литературной славы, упорно не желал с ним расставаться».
Критик М. Бабенчиков: «…помню, как удивился, впервые встретив его наряженным в какой-то сверхфантастический костюм. Есенин сам ощущал нарочитую “экзотику” своего вида и, желая скрыть свое смущение от меня, задиристо кинул: “Что, не похож я на мужика?” Мне было трудно удержаться от смеха, а он хохотал еще пуще меня, с мальчишеским любопытством разглядывая себя в зеркале. С завитыми в кольца кудряшками золотистых волос, в голубой шелковой рубахе с серебряным поясом, в бархатных навыпуск штанах и высоких сафьяновых сапожках, он и впрямь выглядел засахаренным пряничным херувимом».
С. Есенин: «Я буду болтать тросточкой и говорить, закатывая глаза: “Какая прекрасная погода!” Я обязательно научусь этому перед зеркалом. Мне интересно, как это выглядит».
А. Белый: «Ну, Есенин и цилиндр. Этот быт разлагающе действует на Есенина».
А. Берзинь: «Было уже не смешно, что Сергей Есенин носит цилиндр, что он любит выфрантиться, он уже потерял нелепость в своем пустопорожнем, почти маскарадном костюме. Не замечаешь смешные, претенциозные стороны, не раздражают его причуды. Ему хочется, и пусть. Ему доставляет удовольствие такой маскарад – пусть рядится, он доволен, и это – главное…»
В. Шкловский: «Одевался Есенин элегантно, но странно: по-своему, но как-то не в свое. Он ощущал, что цилиндр и лаковые сапоги – печальная шутка».
Эмигрантка Н. Радван-Рыжинская: «…как видно, одетый у одного из лучших английских портных, но как-то это выходит вразрез с типом его наружности».
Поэт Г. Иванов: «“Помните? – Есенин смеется. – Умора! На что я тогда похож был! Ряженый!..” Да, конечно, ряженый. Только и сейчас в Берлине в этом пальто, которое он почему-то зовет пальмерстоном, и цилиндре, у него тоже вид ряженого. Этого я ему, понятно, не говорю».
С. Городецкий: «Цилиндр был символом ухода Есенина из деревенщины в мировую славу».
В годы перестройки появилось огромное количество публикаций о том, что Есенин не совершал самоубийства, а был убит. В начале 90-х было проведено серьезное расследование, в котором участвовали: Институт судебной медицины АН СССР, судмедэксперты Советской армии, кафедра судебной медицины ММА им. И. М. Сеченова, НИИ судебной медицины Министерства здравоохранения РФ, экспертно-криминалистический центр МВД России, НИИ судебных экспертиз Министерства юстиции РФ, Генеральная прокуратура РФ, а также криминалисты, журналисты и историки литературы. Результаты этого непредвзятого масштабного расследования опубликованы в сборнике «Смерть Сергея Есенина. Документы, факты, версии». Тем не менее по-прежнему плодятся теории заговоров, публикуются обновленные, отретушированные биографии, тиражируются газетные статьи, в которых скандальность предпочтительнее фактов. Основная версия убийства Есенина такова: поэта убили чекисты, перед смертью жестоко истязавшие и пытавшие его за надругательство над Советской властью в поэме «Страна негодяев» (в другой редакции – русского поэта убили евреи за то, что он был слишком русским, к тому же не скрывал своих антисемитскиех взглядов). Это было бы смешно, если бы не было так грустно. О Есенине и «еврейском вопросе», а также о том, почему трагическая развязка в «Англетере» была предрешена, подробно рассказывается в главе «Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист…»
