– Если у тебя будут дети, – сказал он, – и взду мают заниматься искусством, бей их смертным боем. Чтобы неповадно было. Понял?
Юрка осклабился. Это была, конечно, шутка, а шуткам надо улыбаться.
– Впрочем, чушь! – сказал Виталий Сергеевич. – Это не помогает ни отцам, ни детям.
Он поднялся, открыл багажник, достал бутылку с коричневой жидкостью. Юрка уже знал, что это не чай. На первой бутылке, когда ее выбросили, он прочитал слово «Коньяк». Виталий Сергеевич налил половину самого большого стаканчика, из тех, что вставлялись один в другой, помедлил, долил до краев и выпил. Тут он снова увидел Юрку, достал горсть конфет, положил перед ним:
– Закусывай.
Сам он закусывать не стал, смотрел в стол и потирал ладонью подбородок. Юрка сжевал одну конфету, брать еще стеснялся и ждал, что будет дальше.
– Нет, – сказал Виталий Сергеевич, – свинство! Расторгуеву небось этого не сказал!.. Юрий, слетай к отцу и скажи, что я очень прошу его сейчас прийти. Понимаешь? Очень!
Папка накопылил губы: «Чего я туда пойду?», но поломался совсем немного и пошел. Увидев, что Юрка пришел следом, он рассердился:
– Ты чего тут? А ну, мотай отсюда!
– Почему? – сказал Виталий Сергеевич. – Пусть сидит, умнеет… Я хочу объяснить, почему я так говорил о ваших картинках. Но сначала давайте выпьем.
Он хотел просто выпить, но папка потянулся чокаться, а из этого чоканья ничего не вышло – стаканчики пластмассовые, от них ни стука, ни звона – только зря расплескали коньяк на стол.
– Сильная вещь!
Папка с уважением посмотрел на бутылку и слегка помахал ладошкой у открытого рта. Виталий Сергеевич подвинул к нему конфеты. Папка деликатно взял штучку и откусил маленький кусочек.
– Так вот, – сказал Виталий Сергеевич, – рисовать, а тем более писать картины вы не умеете. Совсем.
Папка хотел встать, но Виталий Сергеевич жестом остановил его, и он остался сидеть, только ужасно засуетился.
– Говорю я не для того, чтобы обидеть, а чтобы вы поняли. В искусстве надо создавать то, что до вас не видели, не поняли, не сумели другие. А повторять – это, по выражению одного поэта, попросту умножать количество мопсов, и ничего более. Кому нужны мопсы? Вы понимаете?
Юрка ничего не понял, и папка, видно, не понял тоже, потому что обиженно поджал губы и сказал:
– Я мопсов не рисую.
– Да ведь это фигурально! Можно отлить тысячу гипсовых Аполлонов или напечатать миллион Джооконд, и всему этому цена будет грош.
– Так ведь я что ж, я немножко, для заработка…
– Ну, вы хоть честно в этом признаетесь! А есть такие, что возводят изготовление мопсов в принцип.
Дед привел Дочку к стогу ячменной соломы, привязал ее и, увидев, что Виталий Сергеевич разговаривает с папкой, подошел. Виталий Сергеевич поставил и для него стаканчик, налил.
– Да, – сказал Виталий Сергеевич, – я говорил – вы не одиноки. Вот есть такой художник – Расторгуев. Мастак! Уж если нарисует мопса – на нем все шерстинки можно пересчитать. И процветает! Лауреат, даже, кажется, академик… Да что одиночки! В Худфонде есть – она так и называется! – скульптурная фабрика… Вы понимаете? Фабрика, где штампуются скульптуры. Как пуговицы… Вы посмотрите вдоль дорог – то бетонный олень торчит, то медведь, то медведь, то олень… Их же тысячные стада уже у дорог…
– Эт точно, – сказал дед. – На нашем участке нет, а на других участках имеются.
– А в парках, садах? Серийные пионерчики с горнами, гигантские бабы с веслами, которых белят два раза в год. Вы их найдете и во Владивостоке, и в Шепетовке, в Архангельске и в Ялте… Это же пропаганда пошлости!
– Чем ты возмущаешься, Виталий? – спросила Юливанна, появляясь из-за кустов. – Я забыла очки… О, выпиваете, и без меня? Бессовестные!.. – Она посмотрела на стол. – Фу, Виталий! И не стыдно? Как в забегаловке… Если уж пьете, то по крайней мере надо закусывать.
На столе тотчас появились тарелочки, хлеб, консервы.
– И мне, – сказала Юливанна, подставляя стаканчик.
– Ты снова жертвуешь собой, чтобы мне меньше досталось? – усмехнулся Виталий Сергеевич.
– Отнюдь. Просто хочу упиться, напиться, словом, по-мужски повеселиться… Так о чем ты шумел?
– Об искусстве. Но, кажется, не в том регистре…
– Похоже, – сказала Юливанна, – похоже, что ты на всех нагнал тоску…
Папка вовсе не впал в тоску, он перестал слушать Виталия Сергеевича и все время о чем-то думал.
– А вы с этим художником лично знакомы? – спросил он.
– С Расторгуевым? Нет.
– Вот бы познакомиться!.. Только где уж? В Москву ехать – и денег нет, и здоровье не позволяет.
– А что с вами? – спросила Юливанна. – На вид вы вполне здоровый человек.
– Так это на вид! – горько усмехнулся папка. – Меня в бомбежку так контузило – полгода в госпитале лежал, а два месяца ничего не видел, как бревно. Мне военврач тогда сказал: чуть что и – обратно… А приходится заниматься физической работой.
– Так вам ведь нельзя пить!
– Ни Боже мой! Ни вот столько!..
– Зачем же вы?
– А что при такой жизни делать? Разве я тут живу? Пропадаю…
– Ну, Лександра, – сказал дед, – жизнь, она как жизнь, а стакашек ты перекидать любишь.
– А я никого не хуже. Вот и Виталий Сергеевич говорит, что я не хуже знаменитого художника Расторгуева рисую…
– Этого я не говорил, а сказал, что в принципе вы делаете одно и то же…
– Слыхал? – сказал папка. – Вот уеду отсюда, тогда посмотрите…
– Куда ты денесси? – сказал дед. – Тут тебя никто не видит, живешь, и ладно. В другом месте с тебя работу спросют. А какой из тебя работник? Бала-бала, вот и все…
– Это я?!
– Не будем ссориться, – сказал Виталий Сергеевич. – Давайте-ка еще позволим себе…
Они позволили. Папка закусил и, вертя в руках кусок белого хлеба, сказал:
– Мне вот черного хлеба есть нельзя, желудок не позволяет. А где здесь возьмешь белый?
– Берегитесь черного хлеба! – усмехнулся Виталий Сергеевич. – «От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены…»[2]
– Ты предпочитаешь неверных жен? – спросила Юлия Ивановна.
– Чужих.
Юливанна засмеялась и погрозила пальцем:
– Попробуй только!
– Я извиняюсь, – сказал дед, – я чего хочу спросить. Вот вы, к примеру, строите дома. Как же вам платят – сдельно или по-особому?
Виталий Сергеевич нахмурился.
– Архитекторы получают зарплату. Как инженеры и прочие. Но я отошел от активного проектирования.
– И напрасно! – сказала Юливанна. – Мне очень нравились твои проекты.
– А что из них получилось? Помесь ласточки со свиньей? – Он посмотрел на непонимающие лица деда и папки. – Извините, вам это, наверно, неинтересно…
– Нет, почему же, – вежливо сказал папка. – Очень интересно.
– Понимаете, о чем я? Архитектор задумывает здание, создает проект. Но ему не дадут сделать так, как он задумал. И получается не здание, а ублюдок, сапоги всмятку, манная каша на шампуре…
– Крепко, видать, вас обидели по служебной линии, – сказал папка.
– Дело не в личной обиде, – отмахнулся Виталий Сергеевич. – Человек должен гордиться тем, что он сделал… Ну, не то чтобы гордиться, а…
– Как Саваоф, – сказала Юливанна. – Он сделал – «и увидел, что это хорошо».
– Да, что-то вроде этого. А я пока сказать этого не смог. Ни разу.
– Но ты же строил! И хорошо.
– Что значит «хорошо»? У художника должно быть ощущение важности, нужности, первоочередности того, что он делает. А что мы строим? Обязательно – дворцы. Дворцы спорта, дворцы бракосочетаний, дворцы пионеров, дворцы культуры… И на моей совести есть такой дворец. Построил по тогдашней моде советского ампира. Роскошный дворец культуры. Приходят туда люди, слушают лекции о культуре, а сами немытые. В селе бани нет. Вы говорите, жизни хотят «покрасивше»… Надо ее чище сделать.
– Эт правильно, – сказал дед. – И у нас в деревне бани нету, хочешь помыться, езжай в город. Сорок километров – ближний свет. Кто же туда поедет?
