Так, «Устав конного полка», «Воинский устав о полевой кавалерийской службе» и «Устав о полевой гусарской службе», вышедшие в 1797 году, не имеют практически никаких отличий от «Устава о полевой пехотной службе» того же года издания. Единственное их отличие от пехотного устава заключается в том, что глава «О атаке» является все же шестнадцатой по счету, т. е. занимает более «привилегированное» положение, нежели аналогичная глава в пехотном уставе. Но и здесь успех атаки полагается зависящим главным образом от управления лошадьми и удержания сомкнутого строя; о храбрости кавалеристов как главнейшего условия победы не упомянуто вовсе.
По-настоящему оригинальная рекомендация содержится в 78-й главе «О шанцевых инструментах, о сбережении оных, и чтоб не терпеть блядок в армии», третий параграф которой гласит: «Блядок и непотребных не терпеть в лагере, за чем полковым командирам смотреть и оных выгонять; такожде и генералам сие наблюдать и тем меньше допускать до того, чтобы шинки заводились» [156, с. 178]. Нечего сказать, достойное занятие для генералов, которых, напомним, петровский устав отождествлял с душой армии.
«Смена вех» неизбежно отразилась и на воспитании воинского духа. В отличие от прежних уставов, безапелляционно требовавших непременного разбития неприятеля после первого же жестокого удара, результат атаки описывался теперь гораздо скромнее и осторожнее: «…шагах в восьмидесяти или ста от того места, где врубиться или остановиться должно, приказать… скакать во всю конскую прыть и напасть как возможно сильнее (курсив мой. – С. З.)» [156, с. 36]. Останавливаться требовалось для открытия огня из пистолетов и карабинов, что сводило на нет всю силу удара кавалерии и все значение доброго употребления палашей. Относительность же результатов удара, неявно закрепленная в уставе, подспудно укрепляла читателей во мнении, что атака может быть и отбита; подобная «условность», конечно, является совершенно недопустимой для воспитания военного человека.
Единственный раздел устава, который написан более живо – «О службе кавалерийской» – представляет собой наставление по организации гусарской службы, причем, как ни парадоксально, оно отсутствует в самом «Уставе о полевой гусарской службе». Уже с пятой его главы автор переходит на весьма свободный слог, в ряде случаев излагая текст от первого (!) лица. Изложение уставных требований превращается в суровое и правдивое наставление, изобилующее яркими примерами боевых действий кавалерии, образными сравнениями, насквозь проникнутое воинственным духом и чувством товарищества, романтически воспетым впоследствии Денисом Давыдовым.
Наставление не боится называть малоприятные вещи своими именами, чем разительно отличается от современных ему уставов, предпочитавших употреблять более или менее обтекаемые формулировки; оно очень прагматично рекомендует употреблять достаточно крутые меры, впрочем, стараясь аргументировать особенно жестокие реалии войны: «…надлежит рубить и колоть без пощады все, что встретится… Когда неприятель не может надеяться [получить] помощи, и дело уже решено, тогда можно брать пленных, а инако будут они весьма в тягость, и лучше всех рубить» [156, с. 17]. Можно по-разному относиться к такой «кровожадности», но при этом неплохо бы помнить рекомендацию А. В. Суворова, добавить в обучение войск экспрессивные команды коли, ударь в штыки, вали на месте, докалывай, гони, ломи, режь, руби, бей[16], воссоздававшие достоверную атмосферу боя и служившие, как представляется, морально-психологической закалке воинов. Попытки в данном случае обходиться «эвфемизмами» ничего, кроме вреда, выражающегося в дезориентации и замедленной адаптации психики к травмирующим боевым впечатлениям, принести не может.
Суворовская записка о боевом порядке и ведении боя перед сражением при Фокшанах (1789) также предписывала кавалерии «рубить бегущих без пощады» до тех пор, пока не определится исход сражения; только когда «рубят остатки», можно было начинать брать пленных. Как видим, тактика действий отечественной кавалерии находилась в полном соответствии с требованиями наставления «О службе кавалерийской» задолго до выхода последнего. Приписывать его авторство Фридриху Великому, на наш взгляд, не вполне обосновано.
Атака гусар Кульнева под Клястицами
Храбрость снова выходит на первый план в наставлении в ряду качеств, от которых зависит исход атаки, в особенности от храбрости командного состава: «Весьма пристойно тому, кто командует… быть впереди своих людей для возбуждения в них смелости и дабы чрез то с большим правом требовать от них храбрости… Шеф полка всегда есть главная причина храбрости своих людей» [156, с. 27–28]. Наставление, таким образом, недвусмысленно указывает на необходимость воспитания подчиненных личным примером по бессмертному принципу «делай как я» и предписывает начальнику всячески проявлять в атаке инициативу, поскольку «слава его зависеть будет единственно от его собственной храбрости и разума» [156, с. 29]. Сама возможная неудача, поскольку неприятель и сам может проявлять «твердость, храбрость и силу», и вследствие «робости» соседей, обязывает гусара безоглядно прорубаться сквозь строй врагов, движимому ничем иным как инстинктом самосохранения, «ибо тогда ему нет другого спасения, как собственная его и людей его храбрость. Таким образом не будет он отрезан, продаст дорого тех, которых он потеряет, и не будет участвовать в стыде сотоварищей, от трусости произошедшем» [156, с. 30]. Суровая и правдивая психологичность наставления делает честь любому уставному документу.
Блестящие подвиги русской легкой кавалерии в Отечественную войну 1812 года питались, если можно так выразиться, уставной регламентацией подвига: «Ни один гусар не должен оставаться позади, ниже оставлять своих офицеров, под опасением наижесточайшей казни; но должен жизнь свою дорого продавать и не сдаваться иначе как разве весьма тяжело будет ранен, или не имея надежды ниоткуда получить помощь» [156, с. 38]. Это дает основание считать наставление «О службе кавалерийской» первым истинно боевым уставом русской армии, на котором выросли и воспитались Кульневы, Давыдовы, Сеславины, Дороховы – легендарные гусарские командиры эпохи 1812 года.
К великому сожалению, этого нельзя сказать о пехотном уставе 1797 года, который по духу был сплошным бумаготворчеством гатчинского типа. Из 102 глав «Воинского устава о полевой пехотной службе» только одна посвящена обязанностям офицеров в сражении, и это при том, что часть 12-я (последняя по порядку), которая собственно и описывает организацию службы в военное время, дотошно заботится «О генеральских столах в поле», «О числе офицерского экипажа в походе», «О долгах офицерских», «О денщиках и слугах» и проч. Единственная «боевая» глава устава начинается с интересного указания: «Подтверждается наистрожайше, не говорить и не шуметь и все темпы и обороты так делать, как в ученье (курсив мой. – С. З.) предписано» [67, с. 134].
Стремление все делать на войне, как на учениях, еще более ярко выразилось в очередном уставе, теперь уже александровского царствования. «Воинский устав о пехотной службе» (1811) требовал от офицера знать все, что предписано в разделах, посвященных обучению рекрута, строевому слаживанию роты и батальона, уметь командовать и хорошо разъяснять солдату все его обязанности согласно этим трем основополагающим «учениям». Овладевший строевой премудростью офицер почитался «свое дело знающим». До достижения совершенства оставалось, «чтобы во фронте офицер держал себя прямо и имел бы вид, приличный офицеру» [66, с. 7]. Через пару десятков лет из таких офицеров выросли командиры полков, о которых начальник штаба 2-й армии генерал П. Д. Киселев писал: «Невежество этих господ ужасное, особенно когда подумаешь, что рано или поздно они будут командовать тысячами человек, обязанных им повиноваться» [90, с. 46].
